Президент Литературного клуба "Евразийский Вектор" Юрий Самонкин

 

 Происходящие  в   современной   жизни  России  качественные  изменения выдвигают на  первый  план вопрос   о путях  развития   России  и  её будущем. Попытки ответить  на  этот  вопрос    неизбежно   обращают  внимание  к  прошлому  опыту. Самобытной  частью  этого  наследия    является   идеология евразийства,  которая  до относительно   недавнего  времени   была мало  известной.  Возникшее   в  начале   двадцатых   годов  в   среде  русской эмиграции   и  объединившее  философию,  историю,  географию,  экономику, психологию  и  другие   области  знания,  евразийство  явилось  новым   и  в  то   же время  достаточно   традиционным  для  России  течением  мысли. Классическое  евразийство  – это  яркая  страница  интеллектуальной,  идеологической  и  политико-психологической  истории  русской пореволюционной эмиграции 20-30-х годов прошлого века.  Как цельное мировоззрение и политическая практика евразийство не только постоянно внутренне эволюционировало, обновляло состав участников, но часто становилось объектом критики, энергичной и весьма эмоциональной полемики, категорического неприятия в эмигрантской среде. И  сегодня  восприятие  евразийских идей в России неоднозначно. Цель исследования в данной статьи заключается в следующем: провести философский анализ евразийский концепции и показать связь учения евразийцев и  консервативного генезиса национальной идеи России. 


Россия, Евразийство, Евразийская интеграция, Евразия,  История, Философия, Консерватизм, Национальная Идея, Многополярный Мир, География.

В двадцатые годы среди белой эмиграции возникло движение евразийцев. Основатели евразийства — кн. Н.С. Трубецкой — филолог и лингвист, основатель (совместно с P.O. Якобсоном) Пражского лингвистического кружка; П.Н. Савицкий — географ, экономист; П.П. Сувчинский — музыковед, литературный и музыкальный критик; Г.В. Флоровский — историк культуры, богослов и патролог, Г. В. Вернадский — историк и геополитик; Н.Н.Алексеев — правовед и политолог, историк обществ, мысли; В.Н. Ильин — историк культуры, литературовед и богослов; князь Д. Святополк-Мирский — публицист, Эренжен Хара-Даван — врач, историк. Каждый из названных представителей «классического» евразийства» (1921-1929 гг.), отталкиваясь от конкретного культурно-исторического материала и опыта (географического, политико-правового, филологического, этнографического, искусствоведческого и т.п.), ссылаясь на него, анализируя его и обобщая, обращался к проблематике философии культуры и историософии, связанной с диалектикой Востока и Запада в русской и мировой истории и культуре.Термин «Евразия» предложен немецким географом Александром Гумбольдтом, ученый обозначил им всю территорию Старого Света: Европу и Азию. В русский язык введен географом В.И. Ламанским.Евразийцы издавали «Евразийские временники», сборники, опубликовали множество статей и книг.Евразийство представляет для особый интерес, так как это мировоззрение обобщило многие ключевые для философии политики понятия. В частности, наследуя линию Данилевского и Шпенглера, они взяли на вооружение концепцию России как особой цивилизации, активно применив к постижению политической истории России пространственный индекс. Кроме того, бытут мнение, что евразийцы задались амбициозной целью выработать емкую формулу полноценного и непротиворечивого русского консерватизма – политической идеологии, основанной на Традиции, особости географического положения, специфики исторического цикла, в котором находится Россия. Православная традиция была для евразийцев важнейшим элементом их понимания истории, и в этом отношении они последовательно придерживались мифа о регрессе, отрицали позитивный характер европейской цивилизации. Евразийцы призывали бороться с «кошмаром всеобщей европеизации», требовали «сбросить европейское иго». «Мы должны привыкнуть к мысли, что романо-германский мир со своей культурой — наш злейший враг». Так, ясно и недвусмысленно, писал князь Н.С.Трубецкой в вышедшей в Софии в 1920 г. программной книге «Европа и Человечество».Евразийство на уровне политической теории сводило воедино основные элементы философии и политики. Оно предложило оригинальный язык, который позволяло исследовать русское политическое в своеобразной терминологии, выработанной на основании пристального анализа цивилизационной и культурно-исторической особенности России. Будучи наследниками славянофилов и Н.Я.Данилевского, евразийцы предлагали обширный политический проект, учитывающий основные тенденции в мировом масштабе.Развитие цивилизационного подхода привела евразийцев к необходимости рассматривать Россию не просто как ординарное государство, но как особую цивилизацию, особое «месторазвитие». На этом основана концепция «России-Евразии», т.е. России как отдельного культурно-исторического типа. Россия имеет в себе много восточных черт, но вместе с тем глубоко усвоила и определенные западные элементы. Данное сочетание, по мнению евразийцев, составляет уникальность России, что отличает ее от цивилизаций Запада и Востока. Если Восток не имеет в отношении России-Евразии миссионерских претензий, то Запад, напротив, видит свою миссию в «просвещении» России. Поэтому именно Запад как цивилизация представляет собой опасность. Большевики же, обратившие все силы против западного мира, выступают в такой ситуации защитниками евразийской самобытности. Так, парадоксальным образом за прогрессистами-коммунистами евразийцы обнаружили более глубокий консервативный смысл развития Российской национальной идеи. Россия как континентальное образование – «Россия-Евразия» – возникла из сочетания двух ландшафтов (культурных кругов): леса и степи, при наложении двух традиционных жизненных ориентаций: оседлости и кочевья. Синтез этих элементов прослеживается устойчиво с самых первых периодов русской истории, где контакты славянских племен с тюрками-степняками (особенно половцами) были постоянными и интенсивными. Но особое значение евразийцы придавали монгольским завоеваниям. Наследие монголо-татарского периода было тем важнейшим элементом русской истории, который превратил несколько периферийных раздробленных восточно-славянских княжеств в остов мировой империи. Сектора Киевской Руси, подпавшие в XIII веке под европейское влияние, постепенно растворились в нем, утратив политическую и культурную самостоятельность. Земли, вошедшие в состав Орды, позже стали ядром континентальной империи. Монголо-татары сохранили духовную самобытность Древней Руси, которая воскресла в Московском Царстве и вступила в права «наследия Чингизхана» (название книги кн. Н.С. Трубецкого). Евразийцы первыми среди русских философов и историков переосмыслили туранский фактор в положительном ключе, распознав в диалектике русско-татарских отношений живой исток евразийской государственности. Два начала: славянское и туранское, степное и оседлое создали уникальный синтез противоположностей, легли в основу самобытной традиции. Это было удачное сплавление рас, ландшафтов, культур, хозяйственных и административных моделей. Так евразийцы подошли к представлению о России как о «срединном царстве» — особом, уникальном образовании, в котором происходит преодоление противоположностей. По мнению А.С.Панарина, после распада СССР Россия оказалась перед жестким выбором: либо восстановить прежнее пространство, причем в новом духовном, моральном и экономико-технологическом качестве, либо стать одной из стран третьего мира, лишившись всяких шансов занять достойное место в мировом сообществе. Естественно, что при такой альтернативности восстановление утраченного геополитического статуса представляется единственным для России способом обеспечить выживание и избежать неблагоприятного развития событий. Путь выхода России из кризисного состояния А.С.Панарин видит в борьбе с разрушительным влиянием глобализма, за сохранение самобытности российской цивилизации и создание суверенной государственности с протекционистской экономикой. В сборнике его статей «Правда о железном занавесе» (2006), написанных в разные годы, проводится мысль о том, что спасти Россию оп полного уничтожение Западом может возвращение к традиционному обществу, основанному на традиционных религиях, прежде всего Православии. По его мнению, России в целях самозащиты следует закрыться от Запада, создав свой «железный занавес».  Главной задачей внешнеполитической стратегии России отечественные консерваторы считают создание геополитического противовеса доминированию США в международных отношениях. При этом России отводится роль интегратора постсоветского пространства, центра притяжения государств Евразии, стремящихся противостоять атлантизму и экспансии США. Сторонниками «контрглобализации» не принимается во внимание неизбежность разрушения российского государства и общества при первых же попытках осуществления их грандиозных планов.

 

                   Список Использованной Литературы

1.      Вернадский Г.В. Монгольское иго в русской истории  / Г.В. Вернадский // Основы Евразийства / сост. Н. Агамалян и др. – М.: Арктогея-Центр, 2002. –  С.354-355.



2.      Вилента И.В. Концепция истории России в научном наследи евразийцев:  автореф. дисс. ... канд. ист. наук. – М., 1996. – 26с.



3.      Горяев А.Т. Евразийство: «научный замысел» и практические реалии. – М.: Российский ун-т дружбы народов, 2001. – С. 26-30.



4.      Губбыева З.О. Историософская концепция евразийства: автореф. дисс. … канд. филос. наук. – М., 1995. – 26с.



5.      Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. – М., 1989. – 764 с.



6.      Гумилёв Л.Н. От Руси к России / Л.Н. Гумилёв. М.: Изд-во АСТ, 2004. – С.208-209.



7.      Игнатова С.В. Историко-философский анализ евразийского учения: автореф. дисс. ... канд. филос. наук. – М., 1995. – 19с.



8.      Карсавин  Л.П.  Основы  политики  /  Л.П.  Карса-вин   // Основы Евразийства. – С. 376.



9.      Кривошеева Е.Г. Пореволюционное эмигрантское течение – евразийство (1921-1932гг.): автореф. дисс. … канд. ист. наук. – М, 1997. – С. 23.



10.  Орлова И.Б. Евразийская цивилизация.  – М.: Норма, 1998. – С. 120.

 

 

_ Виктория Иванченко, главный редактор «Креативной дипломатии», сотрудник НИУ ВШЭ. Москва, 29 апреля 2017 г.

О «мягкой силе» в России говорят часто и много, консенсус существует как минимум в том, что она России нужна. Но до сих пор продолжаются споры о том, на чем она основывается, как и куда двигаться в этом направлении, о необходимой доли государственного участия и желательных условиях – будь то юридических или экономических. Но возможно ли всерьез развивать каким бы то ни было образом политику «мягкой силы», политику поддержки положительного образа государства, его брендирование в случае, если политическая элита и население не верят в страну, ее потенциал и будущее?

Здравая критика и даже пессимистические (естественно, фундированные) прогнозы не равны утверждениям о полной безысходности и невозможности изменить настоящее и будущее. Паника или упадочные настроения не способствуют проведению любой твердой линии, а, тем более, вредны при попытке позиционирования себя как успешной модели для внешнего мира. Такое сочетание – нонсенс. Но сомнения в своих силах и потенциале временами достаточно очевидны и наглядны даже среди тех, кто работает на внешнюю аудиторию.

Этот вопрос лежит во многом в философской и этико-нравственной плоскости. Сверху навязать любовь и веру в свою страну невозможно и контрпродуктивно. Можно лишь поспособствовать, создать условия и ограничить негативные факторы. Патриотизм идет из семьи и среды, куда входит вся воспитательная, образовательная системы и даже индустрия развлечений. А «мягкая сила» в ее традиционном понимании нуждается в принятии своей страны, готовности нести сообщение о ней вовне. Важно, открываясь миру, быть готовым к тому, что этот мир увидит не образ, не красивую желаемую картинку, но реальное положение дел, в том числе с тем неверием и сомнением, которое может наличествовать в обществе.

Проблема такого политического уныния в первую очередь в том, что стимулы, которые должны толкать страну на развитие, подавляются человеческим фактором и нежеланием. Инициатива заглушается изнутри, так как ее считают бессмысленной. В итоге можно получить недовольство, протестный потенциал, но не реальный положительный результат.

Проблема ли в исторически сложившейся системе, в менталитете или инерционной привычке, но чтобы машина работала, ей необходима в том числе молодая сила с её энтузиазмом, энергией и верой, которые не обрубались бы на корню, а питались хотя бы минимальной поддержкой и содействием. А уравновешивать пыл должны знания и здравый критический взгляд опытных и умудренных. А вот подавление инициативы или равнодушие к ней приведет не только к стагнации и безверию, но и утечке наиболее талантливых и умных в другие государства, где они будут искать возможности реализовать свой талант.

Однако потеря человеческого капитала для России может иметь катастрофические последствия. Напротив, остро необходимо его развивать – «мягкая сила» невозможна без инвестиций в сферы, обращенные на человека (здравоохранение, образование, пенсионная система и т.д.). С учетом негативных демографических тенденций этот вопрос для России во многом критичен. Да, соотечественники за рубежом, в том числе эмигранты из России, — также компонент «мягкой силы» России как носители её культуры (хотя некоторые и стремятся к полной ассимиляции с новой средой). Но лучше действовать так, чтобы не терять потенциал и не уничтожать инициативу, которая может и должна принести много пользы для государства – во многих сферах, не только на внешнем поприще.

Как сказал классик, «в Россию можно только верить», но когда эта вера уходит, как хорошо известно из истории, наступают периоды турбулентности и упадка, вызванные либо протестами, либо нежеланием инвестировать в будущее. В основе таких настроений лежит множество проблем и факторов, но выход – поддержать тех, кто верит и готов вкладываться в будущее, кто с новой энергией и верой в Россию готов включаться в созидательный процесс.

 

Уважаемый господин Председатель Си Цзиньпин! Уважаемые главы государств, правительств! Коллеги, дамы и господа!

Для меня большая честь принять участие в церемонии открытия Международного форума «Один пояс, один путь». О планах провести столь представительное мероприятие Председатель Си Цзиньпин проинформировал нас ещё в сентябре прошлого года на российско-китайском саммите в Ханчжоу, и мы, безусловно, сразу поддержали это начинание.

Идеи были высказаны ещё раньше. Безусловно, эти планы дают возможности в широком формате обсудить будущее огромного Евразийского континента. Наш континент – это родина великих цивилизаций. Народы с разными культурами и традициями веками жили рядом друг с другом, торговали.

Легендарный Шёлковый путь, соединявший практически всю Евразию, как известно, шёл от оазиса к оазису, от колодца к колодцу, а в знаменитой китайской «Книге перемен» с её богатым, ярким языком колодец – это образ, символизирующий источник жизненной силы, вокруг которого строится общение людей, рождается доверие, возникают связи, дружба.

Этот исторический опыт сотрудничества и человеческого взаимопонимания важен для нас и в XXI веке, когда мир сталкивается с очень серьёзными проблемами и вызовами. Многие прежние модели и факторы экономического развития практически исчерпаны.

Во многих странах кризис переживает концепция «социального государства», сложившаяся в XX веке. Сегодня она не только не способна обеспечить устойчивый рост благосостояния, но порой и удерживать его на прежнем уровне.

Всё более очевидны риски фрагментации глобального экономического и технологического пространства. Протекционизм становится нормой, а его скрытой формой являются односторонние нелегитимные ограничения, в том числе на поставку и распространение технологий. Идеи открытости, свободы торговли сегодня всё чаще отвергаются, причём часто теми, кто совсем недавно выступал их поборником.

Дисбалансы в социально-экономическом развитии, кризис прежней модели глобализации ведут к негативным последствиям для отношений между государствами, для международной безопасности.

Бедность, социальная неустроенность, колоссальный разрыв в уровне развития стран и регионов порождают питательную среду для международного терроризма, экстремизма, незаконной миграции.

Мы не справимся с этими вызовами, если не преодолеем стагнацию, застой в глобальном экономическом развитии.

Не будем забывать и о тех угрозах, которые несут региональные конфликты; зоны застарелого противоречия сохраняются в очень многих местах в Евразии. Чтобы развязать эти узлы, следует прежде всего отказаться от воинственной риторики, взаимных обвинений и упрёков, которые лишь усугубляют ситуацию. Да и в целом в логике старых подходов нельзя решать ни одну из современных проблем. Нужны свежие, свободные от стереотипов идеи.

Убеждён, Евразия способна выработать и предложить содержательную и позитивную повестку. Это касается обеспечения безопасности, развития отношений между государствами, организации экономики, социальной сферы, систем управления, поисков новых драйверов роста.

Мы должны показать мировому сообществу пример совместного, новаторского конструктивного будущего, основанного на справедливости, равноправии, уважении национального суверенитета, на нормах международного права и незыблемых принципах Организации Объединённых Наций.

Однако, чтобы реализовать такую повестку, мало только желания и воли. Требуются реальные инструменты такого взаимодействия. И создать их можно именно в рамках интеграции. Сегодня в Евразии активно развиваются многообразные интеграционные проекты. Мы поддерживаем их и заинтересованы в том, чтобы они успешно продвигались.

Многие знают, что Россия вместе с партнёрами строит Евразийский экономический союз. У нас в ЕАЭС близкие взгляды на развитие евразийской интеграции, и для нас очень важно, что лидеры Белоруссии, Казахстана, Кыргызстана участвуют в работе данного форума.

Мы приветствуем инициативу Китайской Народной Республики «Один пояс, один путь». Выдвигая эту инициативу, Председатель Си Цзиньпин продемонстрировал пример творческого подхода к развитию интеграции в энергетике, инфраструктуре, транспорте, промышленности, в гуманитарном сотрудничестве, о чём только что было подробно рассказано.

Считаю, что сложение потенциалов таких интеграционных форматов, как ЕАЭС, «Один пояс, один путь», Шанхайская организация сотрудничества, Ассоциация государств Юго-Восточной Азии способно стать основой для формирования большого евразийского партнёрства. Именно с таким подходом мы считаем возможным рассматривать повестку дня, предложенную сегодня Китайской Народной Республикой.

Приветствовали бы участие европейских коллег, конечно же, государств Евросоюза в таком партнёрстве. В этом случае оно станет действительно гармоничным, сбалансированным и всеобъемлющим, позволит реализовать уникальный шанс создать единое пространство сотрудничества от Атлантики до Тихого океана – по сути, впервые за всю историю.

Уважаемые коллеги!

Уже сегодня стратегию развития большого евразийского партнёрства важно наполнять конкретными делами. Так, мы можем поставить амбициозную цель сделать движение товаров на евразийском пространстве самым быстрым, удобным, необременительным. Только что в своём выступлении Председатель Си Цзиньпин говорил о том, как разбюрокрачиваются соответствующие товарные потоки между Китайской Народной Республикой и Казахстаном. Мы наблюдаем это и по другим направлениям.

Конечно, с наименьшими административными издержками на базе самых передовых логистических технологий работать легче и эффективнее. Здесь можно опереться и на весомый, ценный багаж Всемирной торговой организации. В этой связи напомню, что в феврале 2017 года вступило в силу соглашение Всемирной торговой организации по снятию барьеров для движения товаров. Конечно, мы должны развивать эти соглашения и подготовить более продвинутое евразийское соглашение об упрощении процедур торговли.

Хочу также подчеркнуть: Россия готова не только торговать, но и инвестировать в создание на территории стран-партнёров совместных предприятий и новых производств, в развитие промышленной сборки, сбытовых и сервисных услуг.

Важно, чтобы предприниматели наших стран вместе зарабатывали и вместе добивались успеха, создавали конкурентоспособные технологические и производственные альянсы. Чтобы такая кооперация была эффективной, нужно двигаться в сторону унификации, а в перспективе и к разработке единых стандартов, норм технического регулирования как для традиционных промышленных и сельхозтоваров, так и для новой высокотехнологичной продукции.

Далее. Необходимо снимать инфраструктурные ограничения для интеграции и прежде всего создавать систему современных связанных транспортных коридоров. Россия с её уникальным географическим положением готова и к такой совместной работе.

Мы последовательно модернизируем морскую, железнодорожную, автомобильную инфраструктуру, расширяем пропускную способность Байкало-Амурской и Транссибирской магистралей, значительные ресурсы вкладываем в обустройство Северного морского пути, чтобы он стал глобальной конкурентной транспортной артерией.

Если смотреть шире, инфраструктурные проекты, заявленные в рамках ЕАЭС и инициативы «Один пояс, один путь», в связке с Северным морским путём способны создать принципиально новую транспортную конфигурацию Евразийского континента, а это ключ к освоению территории, оживлению экономической и инвестиционной активности. Давайте вместе прокладывать такие дороги развития и процветания.

Для реализации масштабных проектов в инфраструктуре, энергетике, на транспорте, в современных высокотехнологичных отраслях нам потребуется, конечно, и серьёзные частные инвестиции. Поэтому важно создать удобные, понятные, комфортные и предсказуемые условия для работы инвесторов, наладить обмен лучшими практиками. Например, мы использовали опыт стран АТР при разработке льготных условий для инвесторов в территориях опережающего развития на Дальнем Востоке Российской Федерации.

Подставить плечо частному инвестору должны и недавно созданные финансовые институты: новый банк развития – Банк БРИКС, Азиатский банк инфраструктурных инвестиций. И конечно, качественная интеграция возможна только с опорой на мощный человеческий капитал, квалифицированные кадры, технологические и научные заделы.

Чтобы создать такой фундамент, предлагаем активно развивать совместные образовательные платформы, укреплять взаимодействие университетов и бизнес-школ. Хотел бы вновь пригласить к совместной работе в рамках фундаментальных научных центров и исследований, в том числе речь может идти о создании крупных международных исследовательских установок и лабораторий совместного пользования.

Уважаемые коллеги!

Очевидно, что идеи, инициативы участников нынешнего форума потребуют дальнейшего обсуждения, и мы, безусловно, готовы принимать участие в таких дискуссиях. Позвольте пригласить представителей политической сферы, общественных, деловых кругов посетить в июне этого года Россию в рамках Петербургского экономического форма и в сентябре – Восточного экономического форума во Владивостоке.

И в заключение хотел бы подчеркнуть: Россия видит будущее евразийского партнёрства не просто как налаживание новых связей между государствами и экономиками. Оно должно изменить политический и экономический ландшафт континента, принести Евразии мир, стабильность, процветание, принципиально новое качество жизни.

Нашим гражданам нужны очень понятные вещи: безопасность, уверенность в завтрашнем дне, возможность трудиться и повышать благосостояние своих семей. Обеспечить им такие возможности – наш общий долг и общая ответственность.

И в этом отношении большая Евразия – это не абстрактная геополитическая схема, а, без всякого преувеличения, действительно цивилизационный проект, устремлённый в будущее.

Уверен, действуя в духе сотрудничества, мы его обязательно реализуем. Думаю, что есть все основания поблагодарить Председателя Си Цзиньпина за его инициативу: очень своевременная и имеющая хорошие перспективы.

Благодарю вас за внимание, и позвольте всем пожелать успеха в нашей совместной работе.

 

 

 

 

Консультативный комитет по промышленности Евразийской экономической комиссии (ЕЭК) рассмотрел подготовленные российской стороной предложения по реализации программы импортозамещения на территории евразийского пространства. 

Как рассказали в ЕЭК, к настоящему времени уже определен предварительный перечень промышленных производителей государств — членов ЕАЭС, изъявивших готовность к участию в российской программе импортозамещения. 

Для участия в евразийской программе импортозамещения были отобраны 62 номенклатурные позиции, охватывающие 17 отраслей промышленности, включая станкоинструментальную, легкую, химическую, энергетического машиностроения и другие. В перечень вошли самые разные проекты — от производства пассажирских кресел для самолетов до изготовления медицинской марли. Конкретные механизмы участия производителей стран ЕАЭС в импортозамещающих проектах еще предстоит дополнительно обсудить на экспертном уровне. 

Председатель консультативного комитета по промышленности ЕЭК Сергей Сидорский отметил необходимость выработки согласованных подходов в вопросах импортозамещения и развития промышленной кооперации с учетом евразийского интеграционного потенциала. 

— Зачем в рамках программ импортозамещения расходовать бюджетные средства одного государства-члена на освоение производства продукции, которая уже производится в другом государстве — партнере по союзу? Здесь должны работать интеграционные инструменты, которые позволят использовать уже имеющийся потенциал общего рынка союза, оптимально загружать действующие производства в наших странах, — пояснил Сергей Сидорский. 

В перечне предприятий государств ЕАЭС, готовых участвовать в реализации российских проектов импортозамещения, значится немало белорусских компаний. Например, «Изолиткоммунпром» претендует на заказ производства пассажирских кресел для нужд гражданского авиастроения. Вагоны-цистерны для пищевой и химической промышленности предлагает выпускать Осиповичский вагоностроительный завод. Медицинскую марлю для российской стороны готово производить Барановичское производственное хлопчатобумажное объединение, а лимонную кислоту — Скидельский сахарный комбинат. Все проекты имеют различные сроки реализации. Самый дальний горизонт планирования — 2025 год. 

Обсуждение тематики импортозамещения в ЕАЭС будет продолжено в рамках консультаций со сторонами и на ближайшем заседании консультативного комитета, намеченном на конец лета — начало осени. На нем планируется рассмотреть проект распоряжения Евразийского межправительственного совета. В этом документе предполагается обозначить как подходы к участию стран союза в проектах по импортозамещению, так и, возможно, механизмы их реализации. 

Как рассказали в Министерстве промышленности и торговли РФ, по итогам 2016 года в России были превышены отраслевые плановые показатели по импортозамещению. В частности, в транспортном машиностроении доля импорта составила 3% при плановых 18,5%, в лесной и деревообрабатывающей промышленности — 12,5% при плане 24%, в нефтегазовом машиностроении — 45,5% при плане 56%, в автомобильной промышленности — 34% при плане 41,5%, в радиоэлектронной промышленности — 53,9% при плане 69%, в тяжелом машиностроении — 47,6% при плане 56%. 

В отрасли транспортного машиностроения доля закупаемой импортной продукции заметнее всего сократилась по направлениям, где уже ведется выпуск готовой продукции: это генераторы для тепловозов, низкопольные пассажирские трамваи, тяговые двигатели для тепловозов. 

С инициативой о привлечении предприятий государств — членов Евразийского экономического союза к российской программе импортозамещения 31 мая 2016 года на заседании Высшего евразийского экономического совета в Астане выступил Владимир Путин. Минпромторгом и Минэнерго России были представлены предложения по более чем 25 промышленным отраслям, которые были проработаны с промышленниками других стран — участниц ЕАЭС. 

 

 

Представители Центра Исследований и Развития Евразийства, аккредитованы и примут самое активное участие в работе данного мероприятия. Фотоотчёт и релиз по итогам съезда, будет опубликован на наших официальных ресурсах. 

 

Первый Съезд Ассамблеи народов Евразии (сокр. – Евразия Съезд) пройдет 27-29 мая 2017 года в столице Российской Федерации городе Москве.

К участию приглашены представители 92 стран. В деловых мероприятиях "Евразия Съезд" примут участие около 1 тысячи человек.

Инициатива учреждения нового международного движения «Ассамблея народов Евразии» и проведение первого съезда его сторонников принадлежит российской общественной организации «Ассамблея народов России». По решению Оргкомитета, в который вошли представители неправительственных организаций 17-ти стран, съезд приурочен ко Дню евразийской интеграции.

Основные мероприятия пройдут с 27 по 29 мая 2017 года. Программа включает в себя более 30 деловых мероприятий в различных форматах, в том числе пленарное заседание, тематические сессии, круглые столы, мастер-классы, выставки.

На полях съезда запланировано проведение международного фестиваля кинофильмов евразийского производства и фестиваля национальных культур народов Евразии.

К участию в Первом съезде Ассамблеи народов Евразии приглашаются представители неправительственных некоммерческих и бизнес организаций стран Евразии, граждане стран Евразии, разделяющие идею евразийской интеграции, участвующие или готовые активно участвовать в процессах общественной дипломатии.

Полное наименование: Первый Съезд Ассамблеи народов Евразии

Сокращенное наименование: Евразия Съезд

Официальный хештэг: #eurasiacongress #евразиясъезд

Официальный сайт: www.eurasia-congress.org     

Более подробную информацию о мероприятиях вы можете получить здесь

 

 

 

Рады сообщить, что с 4 по 12 мая 2017 г. по инициативе фонда «МИР РАДИ ЖИЗНИ» пройдет широкомасштабная акция международного уровня «ДОРОГИ ПАМЯТИ – ДОРОГИ МИРА», изцикла «ЕВРОПЕЙСКИЕ МАРШРУТЫ ПАМЯТИ».

Маршрут поездки:

Москва – Вена – Братислава – Вена – долина Вахау – Вена – Маутхаузен – Ческе Будеевице – Прага – Брно – Острава – Освенцим – Краков – Лодзь – Варшава – Москва.

Представители 4 регионов России (Москвы, Московской, Калужской и Кировской областей),  посетят 4 европейские страны (Австрию, Словакию, Чехию, Польшу) и почтят память советских воинов-освободителей, погибших в 1944-1945 годах.

В составе делегации: депутат Мосгордумы Шувалова Е.А., глава города воинской славы Малоярославец Жукова О.А., ряд депутатов муниципальных образований, бывшие несовершеннолетние узники фашистских лагерей, ветераны военной службы и труда, активисты военно-исторических клубов, педагоги, а также студенты Московского государственного педагогического университета.

4 мая состоятся проводы на Белорусском вокзале в 9.15. Участники поездки (43 человека) возложат цветы к памятнику «Прощание Славянки» и отправятся в девятидневный путь на поезде №017Б Москва-Ницца в 10.15.

5 мая с представителями Российского Посольства и словацких общественных организаций состоится возложение венка у мемориала Славин в столице Словакии Братиславе.

6 мая в австрийской столице члены делегации вместе с российскими дипломатами и соотечественниками почтят память воинов Красной Армии в центре Вены у памятника «Боевой Славы» (площадь Шварценбергплац).

7 мая участники поездки примут участие в памятных международных мероприятиях, посвященных очередной годовщине освобождения узников концлагеря Маутхаузен. Затем – посещение стелы в деревне Рид-ин-дер-Ридмаркт в память о советских офицерах, погибших при побеге из блока смерти №20 со 2 на 3 февраля 1945 года.

Одно из центральных событий 7 мая – встреча представителей России, ветеранов и молодежи, с Анной Хакль – членом австрийской семьи, укрывавшей двух советских офицеров в феврале-мае 1945 года, участников группового побега советских офицеров.

8 мая, к 75-й годовщине трагических событий в Лидице, члены делегации посетят мемориал в этом месте, где возложат цветы, а затем, в 13.00 примут участие в Бессмертном полку в Праге с портретами своих родственников и участников освобождения Чехии и Праги от фашизма.

9 мая, в День Победы, состоится торжественное возложение венка на Ольшанском кладбище столицы Чехии, где покоятся воины Красной Армии, погибшие при освобождении Праги. Состоится возложение цветов к памятнику Маршала Советского Союза И.С. Конева. Затем делегация посетит мемориальные места в Брно, Славкове, Остраве и др.

10 мая участники поездки посетят территорию бывшего концлагеря Освенцим (Аушвиц) в Польше. Затем – Краков, один из исторических центров Польши, жители которого недавно отметили годовщину освобождения города Красной Армией.

11 мая ветераны и молодежь посетят Российское Посольство в Польше, возложат венок к мемориалу воинов Красной Армии, погибших на территории страны, где покоятся более 21 000 наших соотечественников.

12 мая в 16.00 делегация возвратится в Москву.

Эта уникальная поездка продолжает цикл «ЕВРОПЕЙСКИЕ МАРШРУТЫ ПАМЯТИ», который был инициирован фондом в 2014 году. Этот цикл – яркий и заметный элемент «народной дипломатии» первой четверти XXI века.

Акция-поездка «Дороги памяти – дороги мира» поддержана Советом Федерации Федерального Собрания РФ в лице председателя Комитета по обороне и безопасности В.А. Озерова, Министерством иностранных дел РФ.

В рамках мероприятий за рубежом состоятся встречи с российскими дипломатами, политическими и общественными деятелями, представителями общественных организаций зарубежных стран и соотечественниками, проживающими за рубежом.

Дело чести каждого современника-россиянина – помнить о самой чудовищной трагедии ХХ века – Второй Мировой войне и не допустить возврата к прошлому, сохранить правду об освободительной миссии Красной Армии в Европе.

 

 

 

26 апреля 2017 г. в Союзе НКО прошел семинар на тему «Искусство написания эффективной заявки на получение финансирования» для представителей социально ориентированных НКО.
На семинаре были рассмотрены как общие вопросы социального проектирования - этапы формирования и структура проекта, постановка проблемы, целей и задач, целевые группы, методы реализации, привлечение ресурсов, команда проекта и другие, а также вопросы подготовки заявок для участия в конкурсе президентских грантов.

Вторая часть семинара была насыщен практическими советами, которые дала ведущая семинара ШАХАЕВА Ольга, эксперт в работе грантодающих организаций, подачи и оформления заявок, руководитель информационной службы Союза НКО. Участники на примере ранее подготовленных проектных предложений, подробно рассмотрели все минусы и плюсы проектов, а также типичные ошибки при их составлении.

Особое внимание было уделено оформлению заявок, главными принципами которого являются своевременность и четкое следование инструкциям, то есть, чем раньше подана заявка на соискание гранта, тем результативнее будет процесс получения средств, и чем точнее составлена заявка, тем легче будет проходить последующая отчетность.

Ольга Валерьевна подробно остановилась на том, как правильно расписывать статьи расходов гранта, какие траты объективно необходимы, а какие могут показаться завышенными, и на других важных моментах, связанных с финансовой грамотностью, алгоритмами действий от подачи заявки до завершения проекта и отчетности.

По приглашению организаторов в семинаре принял участие Роман ОВЧИННИКОВ, эксперт конкурса Комитета общественных связей города Москвы, руководитель Коммуникационной группы АССА, который рассказал об экспертной оценке и о том, на что обращает внимание эксперт и от чего зависит его решение.

В семинаре приняли участие представители ННО из разных регионов РФ, Республики Якутия, Красноярского края, Республики Алтай, Москвы, Курска, Брянска, Нижегородской, Ростовской и других областей.

Если по каким-либо причинам вы хотели, но не смогли принять участие в семинаре, напишите нам на Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра." , мы сформируем группу и проведем повторный обучающий семинар.

Евгений Иванов





В неоевразийстве многие интеллектуалы и политики справедливо видят идеологическую доктрину, которая является манифестом многополярного мира. Неудивительно, что у неоевразийства есть сторонники не только в нашей стране и постсоветском пространстве, но и в Западной Европе, исламском мире и странах Латинской Америки. Поэтому важно выявить эти политические и/или интеллектуальные силы и объяснить, почему они являются нашими союзниками и в чём сходство их идей с идеями неоевразийства.

 В Западной Европе антиглобалистские силы получили распространение в 60-70-е годы 20 века. К примеру, это были так называемые "новые правые", первой организацией которых было "Общество немецко-европейских исследований". Позже, 17 января 1969 года появилась "Группа исследований европейской цивилизации", и именно это событие стало условным началом движения. В отличие от "старых правых", "новые правые" выступали за европейскую идентичность, главными чертами которой называли христианские ценности, героизм и континенталистскую ориентацию в геополитике; кроме того, по словам основного идеолога данного течения Алена де Бенуа, они никогда не считали себя сугубо национальным движением. Помимо этого, "новые правые" негативно относились к США, а также отвергали проекты европейской интеграции, считая их наравне с НАТО средством подчинения англосаксам. Например, среди целей организации "Европейское действие", относящейся к представителям течения "новых правых", заявлены вывод всех американских войск из Европы, роспуск ЕС и НАТО и создание Европейской конфедерации "при сохранении значительных свобод внутренней жизни, культурной, финансовой и экономической политики стран-участниц". Основной целью "новых правых" было возрождение европейских традиций, и путь, основанный на них, должен был бы стать альтернативой и капитализму, и социализму. Отсюда их главный лозунг: "Ни Запад, ни Восток, но Европа". Правда, вскоре он эволюционировал и принял несколько другой вид: "Прежде всего Европа, но лучше с Востоком, чем с Западом". Данная перемена взглядов связана с осознанием факта, что англосаксонский мир является более экспансионистской силой, нежели Россия (пусть и Советская с мессианской целью коммунизма).

Помимо "новых правых", можно выделить несколько ярких геополитиков, которые повлияли на доктрину европейского континентализма и которые вправе называться союзниками неоевразийства.

Это, прежде всего, Жан Тириар, Йордис фон Лохаузен и Пьер Мари Галлуа.  Если вкратце говорить об их воззрениях, то Тириар был автором проекта "Евро-советской империи от Дублина до Владивостока", а также идеологом национально-освободительной борьбы (включавшей и партизанские методы) против НАТО. Йордис фон Лохаузен, так же, как и де Бенуа, противопоставлял "Европу" и "Запад", считая Европу "сухопутным" с точки зрения геополитики регионом, находящимся во временной оккупации талассократического Запада. Главное средство для её преодоления Лохаузен видит в объединении Германии, под эгидой которой сформировалась бы новая общеевропейская интеграционная группировка, независимая от США. Данная концепция перекликается с идеей Пан-Европы Карла Хаусхофера, так как Лохаузен считал себя его последователем. Генерал Галлуа, в свою очередь, являлся наиболее последовательным евроскептиком, считавшим, что евроинтеграция - это ловушка атлантистов для Европы, что суверенные государства сами способны договориться о создании нового интеграционного блока, ориентированного, естественно, в сторону Суши.

 Из политических объединений, действующих в странах Европы, наиболее последовательными союзниками неоевразийства являются так называемые "мягкие" евроскептики. В Италии это Лига Севера, во Франции - Национальный фронт, а в Германии - партия Alternative fur Deutschland (Альтернатива для Германии). Все эти партии ставят задачу переформатировать европейскую интеграцию, чтобы сделать Европу самостоятельным центром силы, независимым внешнеполитически от США и НАТО. В программе "Альтернативы для Германии" даже значится пункт о создании реальных вооружённых сил, что в условиях экономического лидерства Германии и отсутствия давления со стороны глобалистов превращает Германию в абсолютного лидера Европы и нового интеграционного проекта. Эти идеи носят очевидно преемственный характер по отношению к концепции Пан-Европы Хаусхофера.

Так как Россия заинтересована в союзной, но не слабой, Европе, необходимо констатировать следующий факт: именно евроскептические (в основном правые) силы являются самой эффективной опорой неоевразийства в Западной Европе.

Также очень важно рассмотреть исламский мир. Здесь очевидными союзниками неоевразийства выступают представители традиционного ислама, арабского социализма и кемализма. Проанализируем эти концепции и их связь с неоевразийством более подробно. Традиционный ислам имеет сильные позиции в Иране после Исламской революции 1979 года, в Йемене, где повстанцы-хуситы свергли саудовскую марионетку Абд-Рабу Мансура Хади, а также определённое влияние, ограниченное светским характером государства, в Турции и Ираке. У неоевразийства и традиционного ислама есть несколько точек соприкосновения, состоящие в неприятии ценностей Запада и его претензий на мировую гегемонию. Самым характерным проявлением сходства этих позиций является сотрудничество России и Ирана. Наши страны помогают Башару Асаду в Сирии и вместе пытаются урегулировать гражданскую войну в Йемене, бывший президент которого Али Абдалла Салех, свергнутый во время "арабской весны", заявил, что на всей подконтрольной ему территории Йемена военные базы и аэродромы открыты для дислоцирования Вооружённых сил РФ. Что касается "арабского социализма", то в настоящий момент данная идеология является господствующей лишь в Сирии. В его основе тоже лежит противостояние Западу как либеральной и капиталистической цивилизации. Тому есть объективная причина: Великобритания и Франция в своё время владели Ближним Востоком на правах колонизаторов, а позже проводником их интересов в регионе стали Израиль и нефтяные монархии Персидского залива. В качестве противовеса Западу доктрина "арабского социализма" выбирает Россию, следовательно, нам выгодно иметь союзников в регионе. Причём не ограничиваться Сирией.

 Отдельно стоит упомянуть кемализм. Изначально в основе этой доктрины лежали 6 пунктов: республиканизм, национализм, народность, секулярность, этатизм и революционность. Под революционностью понимался радикальный курс на вестернизацию и разрыв с прежними культурными, политическими и религиозными традициями. Позже (вероятнее всего, это произошло после развала СССР), взгляды кемалистов претерпели эволюцию. Стало понятно, что именно Запад, а не Россия, является угрозой турецкой национальной идентичности, за приоритет которой ратовали кемалисты. Как сказал Александр Дугин в фильме-расследовании "Турция. Переворот": "Они познакомились с евразийской геополитической моделью. Прежде всего, после перевода моих книг. Где-то в начале 2000-х годов у кемалистов созрел консенсус, что Россия не враг, а такая же региональная сила, заинтересованная в сохранении своего суверенитета и территориальной целостности". В 2005 году по ним был нанесён серьёзный удар, когда с подачи Фетхуллаха Гюлена было сфабриковано дело "Эргенекон". Тысячи кемалистов - военных, профессоров, политиков - были брошены в тюрьмы по надуманным обвинениям. Но несмотря на это, когда в конце 2014 года группа высокопоставленных кемалистов прибыла с конфиденциальным визитом в Москву, они выдвинули 2 тезиса: 1) с Эрдоганом нужно сотрудничать в интересах российско-турецкого мира и стабильности в регионе; 2) любая попытка госпереворота будет в интересах США и гюленовцев. Таким образом, последователи Ататюрка продемонстрировали, что готовы поставить евразийские интересы Турции выше своих личных обид, а также то, что они рассматривают Россию как единственного гаранта подлинного суверенитета своей страны.

Несколько слов необходимо рассказать и о Латинской Америке. Исторически данная территория считалась зоной влияния США, в полном соответствии с доктриной Монро. Естественно, что американские элиты этим активно пользовались, всячески поощряя внутренние и межстрановые конфликты в данном регионе. К примеру, Боливия является рекордсменом по числу государственных переворотов: за всё время существования этого государства (с 1825 года) власть там менялась более 180 раз, и большинство этих переворотов происходило с подачи США. Поощрялись гражданские конфликты в Колумбии и в Никарагуа, свергались неугодные президенты (Хосе Сантос Селайя в Никарагуа, Хакобо Арбенс в Гватемале, Сальвадор Альенде в Чили и др.) Толчком к развитию латиноамериканского регионалистского самосознания послужило распространение идей социализма. Однако латиноамериканский социализм был особым, выгодно отличающимся от европейского: он апеллировал к борьбе с реальным внешним врагом, а не с абстрактным "классовым", а также не был настроен против церкви. Поэтому борьба за социализм в этом регионе, поддержанная СССР, была борьбой национально-освободительной, а левые правительства всегда стремились к сотрудничеству с Россией.

Именно "Левый поворот" в Латинской Америке имеет право называться прочным союзником неоевразийской доктрины, поскольку сыграл важную роль в осознании региона как одного из полюсов многополярного мира.

Конечно, были и на сегодняшний день там есть силы, именующие себя консерваторами. Но это всего лишь идеологическая иллюзия: правильнее было бы их назвать праволиберальными реакционерами, так как они, являясь на словах приверженцами традиций, поддерживают экспансионизм США и готовы отказаться от роли Латинской Америки в многополярном мире.

Подводя итог, необходимо отметить, что неоевразийство имеет достаточное количество союзников в современном мире. Объединяющей платформой данного союза является общее неприятие стремлений Запада к идеологической экспансии и превращению остального мира в свой ценностный и геополитический придаток. Каждый цивилизационный регион мира должен осознать себя субъектом, а не объектом глобального управления. Именно в этом и помогает идеология неоевразийства. 

 

 

1.    Контекст геополитической раскладки сил на Кавказе в 90-е годы

 

 

Крах СССР в геополитическом смысле означал резкое сужение зоны влияния Евразии (России) и расширение позиций США и их союзников по НАТО на постсоветском пространстве. В симметричной системе координат Суша-Море укрепление позиций одной из сторон всегда происходит за счет ослабления другой. Геополитика – это и есть та «шахматная доска», о которой писал Збигнев Бжезинский в одноименной книге. И здесь всегда стоит помнить, кто играет с кем: цивилизация Моря против цивилизации Суши, атлантизм против евразийства, Вашингтон против Москвы.

Кавказ в этой партии -- одна из важнейших зон, контроль над которой дает каждому из игроков множество позиционных преимуществ.

Основной вектор геополитических трансформаций на Кавказе в 90-е годы обозначал постепенный уход России с Южного Кавказа с параллельным усилением там как прямо проамериканских влияний, так и опосредованного проникновения атлантизма через турецкий фактор. Три южнокавказские республики занимали в этой ситуации неравнозначные позиции:

Армения тяготела к России (параллельно развивая отношения с Ираном, а также с Европой и США),

 Азербайджан после сильного крена в сторону Турции балансировал между ориентацией на Анкару и на Москву (с учетом повышенного интереса к нефтяному сектору со стороны Англии и США),

Грузия выступала флагманом проамериканской и антироссийской геополитической ориентации.

В целом южнокавказская зона была относительно нейтральна, так как даже после возникновения трех независимых государств российское (евразийское) влияние во многом сохранялось, а атлантистское усиливалось постепенно и через различные опосредующие инстанции. Этот процесс усугублялся серией межнациональных конфликтов (Нагорный Карабах, Абхазия, Южная Осетия и т.д.), а также близостью к российскому Северному Кавказу, который, в свою очередь, имел ряд конфликтогенных очагов – в первую очередь, в Чечне. При этом ситуацию раскачивал фактор импортированного исламского фундаментализма, ваххабизма и экстремизма, что вносило дополнительное геополитическое напряжение.

На протяжении 90-х годов в кавказском регионе в целом наиболее активными игроками был

  Москва, (довольно пассивно и бессистемно) стремящаяся вернуть или сохранить свои позиции;

  Вашингтон, играющий на то, чтобы эти позиции ослабить;

  Анкара, через доступные рычаги и с учетом своих собственных интересов, реализующая атлантистскую стратегию противодействия Москве;

 Тегеран, опасающийся волнений в Южном Азербайджане и поддерживающий по этой причине Ереван;

  Арабский мир, в первую очередь, Саудовская Аравия и другие экстерриториальные центры радикального ислама, экспортирующие экстремистские группировки (подальше от своих границ) не без определенного согласования стратегии с американскими кураторами.

На этом фоне каждая из южнокавказских республик стремилась использовать ситуацию в свою пользу, балансируя между внешними геополитическими полюсами.

2.    Изменение геополитического расклада сил на Южном Кавказе в 1999-2004 годах

В этот период происходит серия очень важных геополитических сдвигов в ситуации основных игроков кавказской политики. Приход Путина символизирует последовательную волю Кремля к возвращению утраченных позиций и укреплению влияния, что во время Ельцина было лишь спорадическими и эпизодическими всплесками, а при Путине превратилось с системные действия. Не бросая прямого вызова США, Путин, тем не менее, всерьез занялся постсовестким пространством и, в первую очередь, Кавказом, где – в Чечне – находится самая болезненная точка современной российской государственности. Политическая легитимность и национальный консенсус поддержки Путина основаны на его воле и способности предотвратить отрыв Чечни от России и неизбежно следующий за этим «кавказский хаос». Путин  с этим в общих черта справился, что несколько остановило в Вашингтоне наиболее горячих сторонников ускорения распада России. При Путине инерция распада евразийской системы стала постепенно сменяться вектором интеграционных тенденций. Не случайно его сближение с Президентом Казахстана Нурсултаном Назарбаевым, последовательным поборником евразийской интеграции. Для южнокавказских республик это означало появление более ясной логики в отношениях с Россией – сближение с Россией приобрело системное значение.

Еще более серьезные трансформации произошли в геополитической ориентации Турции. В течение 90-х годов активная пантуранистская, пантюркистская и антироссийская стратегия Анкары практически не дала никаких результатов. По мере экономического развития тюркских стран СНГ становилось очевидно, что потенциал Анкары далеко не достаточен для того, чтобы стать главным мотором модернизации, а культурный уровень советского и русскоязычного образования оказался выше и привлекательнее турецкого. В области распространения ислама Турцию опережали более богатые и активные саудовцы и ваххабиты, а поддержка турецкими эмиссарами чеченского сопротивления сказывалось негативно на развитии турецко-российского диалога и никаких серьезных дивидендов самой Турции не приносило.

Одновременно Анкара все более осознавала двусмысленность атлантистской стратегии в новых условиях. Требования, выдвигаемые Брюсселем Турции для вхождения в Евросоюз, и урегулирование кипрской проблемы на западных (американо-европейских) условиях наносили сильный удар по национально-государственному самосознанию турок; продолжение проамериканской и пронатовской политики в отношении соседних стран ставило Турции в условия изоляции среди других исламских держав, а постоянные трения с Россией лишь тормозили чрезвычайно выгодные для турок экономические связи. Последней каплей стало американское вторжение в Ирак, которое выпустило джинна курдского сепаратизма из саддамовской бутылки.

В этот момент турецкое геополитическое мышление обнаружило евразийскую перспективу как наиболее привлекательную альтернативу атлантизму. Для политики Турции на Кавказе это означало: поиск общих интересов с России, отказ от фрондирования с Москвой, тестирование новых связей с Ираном и арабскими странами.

Параллельно этому США сделали основную ставку на Грузию, которая оказалась противопоставленной всем соседним странам – России, Турции, Ирану, Армении, Азербайджану, превратившись в изолированный анклав, своего рода кавказский «санитарный кордон», разделяющий государства, которых объективная логика геополитических трансформаций постсоветской реальности подталкивала к сближению и поиску общих стратегий.

3. Ось Москва-Баку-Анкара

Последние изменения ситуации на Кавказе открыли перед Азербайджаном новые перспективы. Если до определенного момента выбор Баку проходил в дуальном формате: либо Анкара, либо Москва (при Ельчибее крен был исключительно в сторону Турции, при Гейдаре Алиеве существовал баланс и более устойчивая политика многовекторности), то отныне эти полюса перестали быть взаимоисключающими и наметилась возможность новой общей турецко-российской кавказской стратегии, где Азербайджану отводилась центральная роль. Это означает новый евразийский альянс трех качественно евразийских держав – России, Турции и Азербайджана, которые оказались в нынешней ситуации в сходном положении: процесс вестернизации и модернизации, с одной стороны, является необходимостью, а с другой стороны, специфика «традиционного общества», преобладающая в этих странах, ставит на этом пути серьезные ограничения, требует глубокой корректировки политических и экономических процессов, обнажает значительный «восточный», «азиатский» аспект в структуре этих стран, который может быть расценен не только как препятствие и преграда, но и как преимущество и неотъемлемое свойство исторической национальной и политической идентичности. Кроме того, экономические и стратегические интересы трех стран во многом совпадают: если для Турции расширение влияния идет под знаком «туранизма» и «тюркизма», то для России интеграционные проекты однозначно выступают под знаком «евразийства». Но в определенный момент турецкие стратеги обнаружили, что евразийская линия Москвы является не альтернативой, но другим аспектом «туранизма», и следовательно, оба проекта могут конвергировать между собой при условии, что «туранизм» отказывается от расовой составляющей и антиславянского, антирусского измерения, а русское евразийство освобождается от инерциальных славяно-имперских мотивов. И центральной точкой такого концептуального альянса, геополитической конвергенции становится именно Азербайджан, как страна одновременно исторически близкая как России, так и Турции.

Прецеденты такого российско-турецкого альянса есть и в недавней истории. Кемалистский этап становления пост-османской турецкой государственности проходил как раз под этим знаком: тесный альянс Советской России с Турцией при реорганизации политического пространства Кавказа. Другое дело, что с начала 50-х годов в послевоенном мире Анкара втянулась в атлантистский проамериканский лагерь, когда и были снова искусственно оживлены и актуализированы исторические сюжеты прежних русско-турецких конфликтов. Но это была дань геополитической конъюнктуре того времени. Прецеденты обратной позитивной модели русско-турецкого альянса можно найти не только у Ататюрка, но и у русского философа Константина Леонтьева, ратовавшего за тесный русско-турецкий союз еще в конце XIX века.

Таким образом, намечающаяся евразийская ось Москва-Анкара придает Азербайджану новое стратегическое и геополитическое значение, делая Баку важнейшей составляющей всей конструкции в тройственной модели Москва-Баку-Анкара.

4.    Карабахская проблема

Карабахская проблема является чрезвычайно болезненной для азербайджанского самосознания. Эта тема служит весомым аргументом во внутриполитической ситуации, и в любой момент может быть актуализирована в том случае, если общий баланс сил в кавказском регионе начнет смещаться в ту или иную сторону.

Карабахская проблема не имеет быстрого и прямого решения. Правовой аспект в этом вопросе вторичен, так как в данном случае главное состоит в грубо силовом балансе и конкретном положении вещей: формально остающийся в составе Азербайджана де факто представляет собой однородную этническую армянскую зону с транзитивной квази-государственностью. Это статус кво не может быть быстро и безболезненно смещено ни в ту, ни в другую сторону: легитимность армянского Нагорного Карабаха вне Азербайджана Баку никак не сможет признать, а армянская сторона ни при каких обстоятельствах добровольно не допустит появления на этой территории полномочных представителей азербайджанских властей. Это означает, что карабахский узел продолжает обладать высоким конфликтогенным потенциалом, который может дать о себе знать в любое время.

Евразийское решение этой сложнейшей ситуации видится в следующем направлении. – Россия должна выступить главным модулем в распутывании карабахского узла. С Арменией у Москвы сложилось тесное военное сотрудничество. Если аналогичное стратегическое партнерство установится и с Азербайджаном, – например, через организацию на Каспийском море  российской военно-морской базы с функцией пограничного контроля, а также для противодействия разнообразным формам браконьерства и соблюдения договоренностей по использованию шельфа Каспия, -- Россия получит возможность равномерного давления на обе стороны в целях реализации оптимального сценария, который удовлетворил бы обе стороны.

В первую очередь, это коснулось бы возвращения Азербайджану всех оккупированных районов (помимо собственно Карабах), что помогло бы хотя бы отчасти решить проблему беженцев. И в этом вопросе Россия уже достигла определенных предварительных результатов в отношениях  со Степанакертом.

Следующим шагом логически стало бы азербайджано-армянское сотрудничество в экономической области в районе Нагорного Карабаха, а также в иных совместных проектах.

И наконец, пребывание и Армении и Азербайджана в едином стратегическом евразийском пространстве вместе с Россией и в системе общей зоны коллективной безопасности создало бы предпосылки для возвращение в Нагорный Карабах жертв этнических чисток с азербайджанской стороны и для конечного правового урегулирования всей проблемы.

Однако, сознавая всю сложность и драматичность ситуации в этом вопросе не следует делать слишком поспешных шагов. И симметричное сближение Москвы с Баку само по себе должно привести к наиболее гармоничной и справедливой развязке затянувшейся трагедии, унесший столько человеческих жизней.

В данном случае следует вдохновляться примером современного Евросоюза – в нем в единую политико-экономическую систему интегрируются страны и народы, пролившие за прошлые века в междоусобных войнах реки крови. И два самых яростных европейских противника – Франция и Германия – выступают сегодня мотором всей европейской интеграции.

Ключом к карабахской проблеме в евразийском сценарии является ускоренное стратегическое сближение Азербайджана с Россией.

5.    Ирано-азербайджанские отношения

Определенную проблему представляют собой азарбайджано-иранские отношения. Южный Азербайджан, входящий в состав Ирана, воспринимается Тегераном как потенциальный анклав сепаратизма, угрожающий национальной государственности. Особенно активно этот фактор может сыграть в том случае, если Иран столкнется с внешними вызовами и централизм ослабнет. Нарастающие внутриполитические противоречия между фундаменталистами аятоллами и осторожными реформаторами, концентрирующимися вокруг Президента Хатами, также создают условия для вероятной активизации сепаратизма Табриза.

В этой ситуации лозунги национального объединения азербайджанцев в едином государстве могут стать реальным фактором в процессе распада иранской государственности. Опасения такого поворота событий и заставляли Тегеран в течение 90-х годов вести в отношении Баку очень осторожную политики, не взирая на шиизм азербайджанцев. Этот же фактор подталкивал иранцев и к сближению с Ереваном и Степанакертом.

Так в 90-е сложилась (довольно зыбкая) тройственная ось  Москва-Ереван-Тегеран. Показательно, что государственными языками этих трех стран являются языки индоевропейской группы, т.е. эта ось – «арийская».

Шиизм объективно сближает Баку с Тегераном, а тюркский фактор – разделяет. При этом показательно, что этнический и геополитический компонент в отношении Тегерана с Азербайджаном и Арменией соответственно имеет в данном случае большее значение, нежели религиозный.

В евразийской перспективе сепаратизм Южного Азербайджана рассматривается как явление нежелательное и негативное, способное взорвать кавказскую систему и породить линию ложного конфликта между разными евразийскими силами, которые в евразийском проекте рассматриваются, напротив, как союзные и дружественные, подлежащие стратегической интеграции. Другое дело, что межэтнические отношения в самом Иране должны соответствовать определенным критериям, позволяющим гармонично решить некоторые персидско-азербайджанские трения, с уважением прав и свобод азербайджанцев, со строгим соблюдением их гражданского и национального достоинства. Но вместе с тем геополитическая линия России в этом вопросе должна быть ориентирована на сближение Баку с Тегераном параллельно евразийскому коспонсорству Москвы в сохранении территориальной целостности Ирана.

Кавказские оси Москва-Баку-Анкара и Москва-Ереван-Тегеран должны превратиться монолитный остов евразийской геополитической системы, связывающей Север Евразии с Югом. И если пока рано говорить о реальном сближении Баку и Еревана, другие участники этой сложной конструкции должны искать новые пути для взаимопонимания, преодолевая исторические барьеры взаимных претензий, недопонимания, конфликтов и спорных тем. Особенно важно в этом смысле поиски путей сближения Анкары с Тегераном, что составляет один и ключевых моментов современной турецкой геополитики, все более тяготеющей к евразийской парадигме.

6.    Азербайджан в американском проекте «Великий Ближний Восток»

Выше мы анализировали развитие ситуации на Кавказе с евразийской точки зрения. Но не стоит упускать из виду, что это -- контрстратегия, т.е. намерение одной из сторон геополитического процесса, недавно понесшей серьезный ущерб и стремящейся сегодня исправить ситуацию, а если возможно, то и взять реванш. Отдельные элементы этой контрстратегии становится все более различимыми, но все же в целом она остается в виртуальном состоянии. Евразия, пока, это -- виртуальность. Актуальным же является атлантизм.

И здесь мы сталкиваемся с прямо противоположным геополитическим видением. Недавно переизбранный на второй срок Президент США в июне 2004 года на саммите стран НАТО в Стамбуле озвучил «Проект Великого Ближнего Востока», который описывает картину трансформаций расклада сил в этом регионе, как ее видит Вашингтон. Речь идет о низвержении тех исламских режимов, которые отказываются покорно следовать в русле американской политики и отстаивают свои собственные стратегии. Вслед за Ираком, который уже поплатился за свое упорство оккупацией и ужасами партизанской войны, на очереди стоят Иран и Сирия, возможно Саудовская Аравия (на отнесении Саудовской Аравии к «оси зла» настаивают некоторые влиятельные американские неоконсерваторы – в частности Р.Перл, Л.Муравьек, М.Ледин и т.д.). Турции и Израилю отводится роль атлантистского авангарда, противопоставленного всему исламскому окружению. Если в евразийском сценарии речь идет о сближении Анкары с Тегераном, то атлантистский Проект «Великого Ближнего Востока», напротив, предполагает их конфликт – вплоть до военного.

Кавказский регион здесь также видится в обратной по отношению к евразийской перспективе. Привилегированной зоной американского присутствия является Грузия, где должен размещаться стратегический центр для готовящейся военной операции против Ирана. Оттуда же американцам легко дестабилизировать ситуацию на российском Северном Кавказе, чтобы отвлечь Москву от того, что будет происходить несколько южнее, а также ослабить ее влияние на Армению и Азербайджан. Проамериканская Грузия удобна также для шантажа Анкары в том случае, если она продолжит свои евразийские поиски, а ахалкалакская зона (Джавахети) с армянским населением способна втянуть в тупиковый конфликт пророссийский Ереван. Именно из-за этого геополитического положения Грузии США так активно поддержала свержение Шеварнадзе (политика, ясно понимавшего структуру кавказского баланса, но бессильного что-то изменить) и привела к власти полностью проамериканского националиста Саакашвили.

Азербайджану в этом сценарии также отводится важная роль. США важно перетянуть Азербайджан на свою сторону в преддверии нападения на Иран и в целом в новом ближневосточном проекте. Для этого могут быть использованы провокационные действия в пограничных с Россией регионах, обострение этнических трений, использование чеченских сепаратистов, имеющих нелегальные каналы транзита и законспирированные сети на территории Азербайджана и т.д. Атлантистские силы в самой Турции, националистические и антироссийские организации (подобные «Серым Волкам»), а также остатки «пантуранистских» организаций могут быть реанимированы. Инициирование волнений в Южном Азербайджане и возможные карательные меры Тегерана еще более обострят азербайджано-иранские отношения, что облегчит вовлечение Баку в американскую натовскую коалицию против Ирана. В этом случае азербайджанский фактор будет использован прямо противоположным образом, нежели в евразийском сценарии: он будет отдалять Турцию от России и укреплять в ней атлантистское крыло, провоцировать националистические и сепаратистские круги в Иране, и, в конце концов, превратится в базу для военного вторжения в Иран.

Параллельно будет поднята искусственная антииранская волна в Южном Азербайджане, для чего, в частности, будет использоваться широко развитая сеть южно-азербайджанских протестантских группировок, курируемая из Вашингтона и подготовленная для того, чтобы стать базовой сетью сепаратистского антииранского повстанческого движения в условленный срок.

Для активизации всего процесса США могут снова поднять вопрос о Нагорном Карабахе, вызвав новую волну эскалации конфликтов в этом регионе.

Атлантистская стратегия традиционно не заинтересована в создании устойчивых и стабильных систем. Ее приоритетом является лишь установление точечного контроля над ключевыми пунктами. Пример Ирака и Афганистана ясно демонстрируют это правило: США захватывают основные стратегические пункты и останавливаются на этом, а далее ситуация развивается по своей логике. Позитивный долгосрочный сценарий полностью отсутствует. Нечто подобное произойдет и на Кавказе: США теоретически способны добиться поставленной цели, вскрыть и актуализировать существующие кофликтогенные очаги, спровоцировать разрушительные процессы и занять контрольные высоты, но  далее события будут развиваться по своей логике, и далеко не очевидно, что силы, вовлеченные в это кровавое месиво на стороне США, смогут получить именно то, на что они рассчитывают.

7.    Баку перед выбором

Две геополитические стратегии – евразийская и атлантистская – применительно к Кавказу являются взаимоисключающими. Здесь, как и в шахматах, нельзя играть одновременно и «за белых», и «за черных». Поэтому у республик Южного Кавказа есть определенная свобода выбора. Совершенно очевидно, что ни одна из них не обладает достаточным геополитическим потенциалом, чтобы в новых условиях претендовать на собственную игру – правила игры определены заведомо, и можно выбрать только лагерь и соучастие в той или иной стратегии. В этом состоит момент геополитической свободы в строго заданных рамках.

Дело осложняется тем, что оба проекта не равнозначны. Атлантистский проект не просто концептуально сформулирован, он озвучен и ресурсно обеспечен. Евразийский проект находится в состоянии созревания – объективная логика развертывания событий подталкивает к нему всех потенциальных участников, но даже на чисто теоретическом уровне этот процесс не завершен и постоянно сталкивается с естественными и искусственными препятствиями. Что же до ресурсного обеспечения, то до него всерьез еще не доходили руки, и имеющийся потенциал – в том числе исторический, культурный, экономический, военный, психологический и т.д. – не оценен и не исчислен количественно.

В такой ситуации многое будет зависеть от воли, исторического сознания и геополитической интуиции правителей. В сложных ситуациях исторического выбора часто все упирается именно в фигуру суверена – царя, вождя, президента, от которого зависит выбор дальнейшего пути.

Сейчас очень многое будет зависеть от позиции Азербайджана -- от того, как решит эту геополитическую задачу Баку. Очевидно, что в отличие от простых шахмат, шахматы геополитические – это не игра. От того или иного шага зависит судьба народа, государства, нации, войны и мира. Но каким бы ни был окончательный выбор, правители как минимум должны ясно отдавать себе отчет в той объективной картине, в которой им суждено жить, действовать и править.

 

Александр Дугин

 

 

 

Евразийство сформировалось как идейное направление в 20-е годы в среде русской эмиграции. Оторванность от родины в сочетании с обостренным ощущением катастрофичности переживаемых перемен, порожденных первой мировой войной и революцией в России, стали мощным импульсом для осмысления изгнанниками ее судьбы. Бесперспективность сокрушения большевизма силой оружия, ставшая очевидной в 1920 году, определяла постановку задачи его духовного преодоления. Старые идейные подходы в этих условиях казались недостаточными, они требовали коренного обновления. Попытку такого обновления предприняли евразийцы.

Они выступили как выразители "пореволюционного мироощущения", которое исходило из признания факта революции и стремилось к осмыслению ее причин и поиску выхода из создавшейся ситуации в "творческом реагировании" на этот факт. Первой яркой заявкой нового направления стала публикация в 1921 году в Софии сборника статей "Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев", авторами которого являлись экономист и географ П. Н. Савицкий, лингвист и этнограф Н. С. Трубецкой, философ и богослов Г. В. Флоровский, искусствовед П. П. Сувчинский. За первой последовала вторая книга утверждения - "На путях", а затем - продолжающее утверждение непериодическое издание "Евразийский временник". Состав участников изданий изменился. К основоположникам направления примкнули историк Г. В. Вернадский, историк и философ Л. П. Карсавин, правовед Н. Н. Алексеев, литературовед Д. П. Святополк-Мирский и другие. Напротив, Г. В. Флоровский разошелся с теми, кто стоял у истоков. Участие некоторых авторов (П. М. Бицилли, А. В. Карташева, М. В. Шахматова) в изданиях евразийцев носило случайный или временный характер. Однако в целом новое мировоззрение имело отклик в среде русской эмиграции, чему немало способствовали проводимые евразийцами лекции и семинары, публикации "Евразийской хроники" и "Евразийских тетрадей". Возникшее на опасной грани философствования и политики, как точно подметил С. С. Аверинцев, течение к середине 20-х годов приобрело характер движения, имеющего определенные политические цели и стремящегося к организационному оформлению.

Вместе с тем расширение и изменение состава движения привело к его расколу, которому способствовало также проникновение агентов ОГПУ в среду евразийцев. Внешним толчком, вскрывшим давно уже накапливавшиеся противоречия между его участниками, стало издание газеты "Евразия". Ее выпуск был организован в конце 1928 года представителями парижской группы. В состав редколлегии вошли Л. П. Карсавин, П. П. Сувчинский, П. Н. Малевский-Малевич, Д. П. Святополк-Мирский, С. Я. Эфрон, П. С. Арапов, В. П. Никитин, А. С. Лурье. Откровенно пробольшевистский тон газеты вызвал протест Алексеева, Савицкого, Ильина, заявивших о своем разрыве с изданием, в котором они поначалу принимали участие. Все больше тяготился своим участием в движении Трубецкой, практически отошедший от него в 30-е годы.

Предпринятая в начале 30-х годов попытка придать движению новый импульс путем организации съезда сторонников евразийской идеологии и активной публикаторской деятельностью не принесла ожидаемых плодов. Постепенно к концу предвоенного десятилетия оно практически прекратило свое существование.

Отправным моментом в формировании евразийской концепции стала ее направленность против претензий европейской культуры на универсальный характер. Еще до появления "Исхода к Востоку" в небольшой брошюре "Европа и человечество" Трубецкой высказал ряд идей, которые получили дальнейшее развитие в работах евразийцев. Прежде всего он отметил пагубность для неевропейских народов навязывания чуждой им европейской культуры, что лишало автохтонные культуры их творческого потенциала. Претензии на универсальность культуры, развитой романо-германскими народами, лишены основания, как считал Трубецкой. Каждая культура представляет самостоятельную ценность и не может рассматриваться как низшая или высшая по отношению к другой. Поэтому правильная постановка задачи заключается не в погоне за якобы передовыми народами, а в самопознании. "Познай себя" и "Будь самим собой" - вот те постулаты, которые определили поиски евразийцев.

Основополагающим для концептуальных построений евразийцев являлось понятие Евразии, как "месторазвития" населяющих ее народов. Занимающий срединное положение между собственно Европой и Азией евразийский материк обладал природноклиматическими особенностями, превращавшими его в "континент-океан", обеспечивающий единое хозяйственное, культурное и политическое развитие живущих здесь народов. Его пространственная отграниченность и связанность степью определяла общность их исторических судеб и сформировавшихся под влиянием среды этнопсихологических черт, религиозных взглядов и чувств, языков. "Естественные условия равнинной Евразии, - писалось в программном заявлении евразийцев, - ее почва и особенно степная полоса, по которой распространилась русская народность, определяют хозяйственно-социальные процессы евразийской культуры. Все это возвращает нас к основным чертам евразийского психологического уклада - к осознанию органичности социально-политической жизни и ее связи с природою, к "материковому" размаху, к "русской широте" и к известной условности исторически устаивающихся форм, к "материковому" национальному самосознанию в безграничности, которое для европейского взгляда часто кажется отсутствием патриотизма, т. е. патриотизма европейского. Евразийский традиционализм ... является верностью своей основной стихии и тенденции и неразрушимою уверенностью в ее силе и окончательном торжестве".

Необычному пониманию России как Евразии соответствовало особое видение ее истории, которое предлагалось евразийцами. Их историческая концепция строилась на борьбе "леса" и "степи", которая разрешалась рядом попыток создать единое евразийское государство. Причем истоки единства России-Евразии восходили, по мысли Вернадского, Савицкого, Трубецкого, не к Киевской Руси, а к империи Чингисхана, сыгравшей важную роль в государственном строительстве и сохранении православной религии в условиях идейной и военной угрозы Запада. Ее прямым наследником стало Московское государство. "Это Московское государство, органически выросшее из Северо-восточной Руси и еще до окончательного своего оформления решившее в лице Александра Невского ценой татарского ига предпочесть верность своему исконному Православию окатоличению, теперь заступило место монголов и приняло на себя их культурно-политическое наследие". Таким образом, кочевые народы рассматривались евразийцами как деятельный субъект русского исторического процесса, а за татарским игом признавалось определенное положительное значение.

Напротив, европеизация России, начатая Петром и продолженная его преемниками, привела к извращению евразийской самобытности России, замутнению национального самосознания интеллигенции, бездумно воспринимающей западные образцы, что привело к расколу культуры на "низы" и "верхи", а в конечном итоге - к революции. Однако разбушевавшаяся социальная стихия способствовала очищению подлинной сути евразийского духа России от поверхностного европейского налета. По утверждению евразийцев, наступающий период должен раскрыть общечеловеческую миссию России-Евразии, которая станет центром притяжения неевропейских народов против колониального засилья европейских стран. "И не случайно и не ошибочно, - писалось в программе евразийцев 1926 года, - что, выходя из революции, Россия отворачивается от Европы и поворачивается лицом к Азии. До войны и революции русские интеллигенты старались растворить Россию в Европе и сделать Россию аванпостом европейской борьбы с "желтой опасностью". А ныне оказывается, что "цветная опасность" направлена не на Россию и угрожает Европе совсем на иных путях. Она уже колеблет колониальные империи европейских держав, оставляя Россию-Евразию, как неподвижный центр, вокруг которого закипает борьба и на который склонны опереться своими тылом неевропейские культуры".

В теоретическом обосновании единства культуры народов Евразии важную роль с приходом в движение Л. П. Карсавина стала играть его концепция всеединства, получившая в этот период теоретическое обоснование в понятии "симфонической личности". В отличие от рационалистической традиции Запада, формирующей представление о личности как индивиде, Карсавин указывал, что реальность личности проявляется лишь в многообразии ее деятельности и связей с другими личностями. Поэтому личность может рассматриваться лишь как симфония множественности, входящая в целостную иерархию более сложных симфонических личностей - социальных групп, народов, культур. Своего совершенства симфоническая личность может достичь лишь в церкви. "Православная русская Церковь эмпирически и есть русская культура, становящаяся Церковью. Этой целью и вытекающими из нее задачами определяется существо русской культуры. Русская церковь, уже существующая как средоточие русской культуры, есть цель всей этой культуры". Всепроникающее влияние православия выражалось в "бытовом исповедничестве", которое охватывало все стороны жизни русского народа. В соответствии с евразийской сутью русской культуры язычество, буддизм и мусульманство кочевых народов Евразии интерпретировались как "потенциальное православие", а латинство как ересь. Историческая миссия Русской православной церкви при этом заключалась в обеспечении самораскрытия православной сути иноверных исповеданий евразийских народов и в противостоянии латинизации.

Средством утверждения истинной идеологии, опирающейся на православие, рассматривалось государство. Если сфера церкви представлялась евразийцам как сфера свободы, то "сфера государства - сфера силы и принуждения". При этом, "чем здоровее культура, тем большею властностью и жестокостью отличается их государственность".

Определяя характер государства, соответствующего особенностям евразийской культуры, авторы доктрины называли его демотическим или народным. Тем самым уже в термине выражалось неприятие ими европейской демократии как формальной, основанной на атомистической трактовке государства, механически объединяющего индивидов, и выродившейся в современных условиях в олигархию парламентариев. Ей евразийцы противопоставляли понимание государственного строя как органической связи между народом и вырастающим из него правящим слоем, формулирующим народное миросозерцание, выражающим и осуществляющим его волю. Поэтому в однопартийной системе большевистской диктатуры и построенной на многостепенных выборах системе Советов евразийцы видели вполне приемлемую форму властвования, которая должна наполниться новым идейным содержанием в условиях крушения господства коммунистической идеологии. Они рассматривали себя как возможных преемников большевиков у руля управления Россией. "Мысля новую партию, как преемницу большевиков, мы уже придаем понятию партии совсем новый смысл, резко отличающий ее от политических партий в Европе. Она - партия особого рода, правительствующая и своею властью ни с какою другою партией не делящаяся, даже исключающая существование других таких же партий. Она - государственно-идеологический союз; но вместе с тем она раскидывает сеть своей организации по всей стране и нисходит до низов, не совпадая с государственным аппаратом, и определяется не функциею управления, а идеологиею". Понятно, что такой идеологией, которая должна стать основой для политического воспитания молодежи, могла быть только идеология евразийства, раскрывающая истинную общечеловеческую миссию России как саморазвитие для саморазвития других.

Евразийство по-разному было воспринято в эмигрантских кругах. Часть эмигрантов, как уже отмечалось, увлеклась новыми идеями. Однако многие выступили с критикой основных положений евразийства. Стимулом для критических выступлений было стремление евразийцев найти свой выход из создавшейся в России ситуации, что приводило к отрицанию смысла политической борьбы их оппонентов. Если монархисты не признавали евразийцев, поскольку они выступали против реставраторства дореволюционных порядков, то либералы западнической ориентации критиковали их потому, что видели в их взглядах угрозу собственным идеалам. По сути, евразийцы оценили как неудачу попытку приложения либералами к России парламентской модели, выработанной по западным образцам. Неудивительно поэтому, что среди критиков евразийства оказались П. Н. Милюков и А. А. Кизеветтер. Для Милюкова, признававшего универсальные законы исторического развития, противопоставление России-Евразии Западу было неприемлемо. С этих же позиций подходил к евразийской концепции и Кизеветтер. Он определил евразийство как "настроение, вообразившее себя системой", указывая тем самым как на его психологические мотивы, так и на научную несостоятельность. Она определялась общим неверным утверждением об отсутствии общечеловеческих ценностей, что вело к целому ряду неточностей и ошибок в их построениях. Правда, при этом Кизеветтер приписывал евразийцам несвойственную им мысль о том, что в основе национальных своеобразий лежат взаимно-враждебные, исключающие друг друга начала различных культурных миров. Специальное внимание Кизеветтер уделил доказательству отличия славянофильства и евразийства.

Более сложным было отношение деятелей религиозного возрождения ХХ века и тех, кто примыкал вначале к евразийству. Если С. Н. Булгаков почти сразу увидел в евразийстве возвращение к презираемому им народничеству и прагматический подход к религии, метко названный им православизмом, то Н. А. Бердяев на начальном этапе развития движения отмечал его положительные черты и общность некоторых их оценок со своими собственными. Такими чертами были неприятие вульгарного реставраторства, понимание русского вопроса как культурно-духовного, чувство утраты Европой культурной монополии и надежда на возвращение народов Азии в мировой поток истории, наконец, его пореволюционный характер. Однако он видел и зловредные и ядовитые стороны евразийства, которые коренились в мировоззрении его сторонников. "Евразийцы реалисты в понимании национальности и номиналисты в понимании человечества", - писал он, определяя мировоззренческие основы их взглядов. - Но номиналистическое разложение реальных единств нельзя произвольно остановить там, где хочешь. ... Если человечество или космос не есть реальность, то столь же не реальны и все остальные ступени". В номиналистическом подходе крылась опасность отказа от христианства в угоду языческому партикуляризму. Позже он определил его как натуралистический монизм, при котором государство понимается как функция и орган Церкви и приобретает всеобъемлющее значение, организуя все стороны жизни человека. Конструирование такого "совершенного" государственного устройства, не оставляющего пространства для свободы и творчества человеческого духа, Бердяев охарактеризовал как "этатический утопизм евразийцев". Он заметил, что эмоциональная направленность евразийства, являющегося реакцией "творческих нацинальных и религиозных инстинктов на произошедшую катастрофу", может обернуться русским фашизмом.

Г. В. Флоровский, являвшийся одним из основателей движения, сначала выступил с критикой оппонентов евразийцев, хотя и не ставил при этом задачи защиты последних. Позже он четко сформулировал свое понимание значения евразийства, отметив, что в нем - "правда вопросов, не правда ответов, правда проблем, а не решений". Отправляясь от признания факта революции и необходимости ее духовного преодоления, евразийцы пришли к ее оправданию. Главную причину этого Флоровский видел в преклонении евразийцев перед социальной стихией и, как следствие, подчинении исторической необходимости. С таким видением исторического процесса соединялось в евразийском сознании жуткое, хотя и мечтательное, упоение властью. Стремление спасти социальные достижения революции привело евразийцев к идее создания нового направления, партии. "Иссякнувший пафос творчества, - писал Флоровский, - подменяется пафосом распределения и "водительства", максимализмом власти, не только дерзновенной, но и дерзостной. И в евразийстве, при всех декларациях о "внепартийности", копится и возгревается дух человеконенавистнической нетерпимости, дух властолюбия и порабощения". Вполне понятно, что при таком подходе в "феноменологии" евразийства не нашлось места для Церкви, в которой лежат истоки духовного творчества и свободы.

Рассматривая обоснование евразийцами самобытности русской культуры, Флоровский подчеркивал свойственный им морфологический подход к проблеме, который приводил их к признанию подчиненности истории народов роковому процессу развития всеединства. Попытка разделить Россию и Европу необоснованна, поскольку они находятся внутри единого культурно-исторического цикла.

П. М. Бицилли, участвовавший в одном из евразийских сборников, определил свое двойственное отношение к евразийцам в названии своей критической статьи "Два лика евразийства". Ясным ликом он считал отстаивание единства русской нации и государственности, которую нельзя искусственно расчленить в угоду "самоопределения народностей", и связанное с этим провозглашение принципа федерализма. Второй лик - "соблазнительный, но и отвратный" - виделся Бицилли в стремлении евразийства стать единственной партией, что неминуемо должно привести к диктатуре. Ссылки на то, что этому будет препятствовать евразийская православная идеология, представлялись ему неубедительными. Напротив, такое положение вещей могло лишь привести к сохранению подчинения церкви государству.

Основная дискуссия вокруг евразийства шла в 20-е тоды. В 30-е вместе с распадом движения постепенно угасли и споры о нем.

После II мировой войны о нем напомнил Борис Ижболдин, предполагавший, что в связи с ростом национализма в Советском Союзе после победы евразийство может заменить увядающий марксизм, поскольку оно является не только тоталитарной, но и националистической идеологией. В целом евразийское движение, по его мнению, "представляло своеобразную смесь различных социальных и политических доктрин, таких как славянофильство, доктрина азиатской гармонии, европейский фашизм и австрийская идея "органического целого".

В исследовании Г. Струве о русской эмигрантской литературе евразийцам был посвящен лишь небольшой раздел. Автор подчеркнул антиевропейскую и антисоциалистическую направленность евразийских работ, выражавших их "катастрофическое мироощущение", а также их успехи в литературной публицистике и, особенно, в организационно-идеологической деятельности.

Аналитическое изучение проблемы началось чуть позже, когда в 60-е годы появляется монография о евразийстве немецкого исследователя Отто Босса и ряд статей американского историка Н. В. Рязановского.

Исследование немецкого историка Босса представляет собой реконструкцию евразийской идеологии как целостной с последующим критическим анализом ее основных положений. Отправным моментом изучения автор выбрал исторические условия возникновения евразийства, определившие как основной для его теоретиков вопрос о смысле русской революции. Рассмотрение феноменологии революции в России, как она представлялась евразийцами (прежде всего Карсавиным), привело Босса к выводу о детерминистском и мессианическом видении ими истории, которая с необходимостью вела к этому событию, открывающему перспективу рождения евразийского государства. При этом, жесткий детерминизм противоречил признанию ими свободы личности и пониманию истории как "свободной импровизации".

Другой важный вывод Босса заключался в том, что "для евразийцев значение революции 1917 г. переместилось из социально-политической области в национал-метафизическую", что открывало путь к рассмотрению ее в контексте длительной исторической перспективы. Осмысление революционного катаклизма в этом контексте позволяло найти средства его преодоления. В признании факта революции и отсутствии у евразийцев реставраторских устремлений автор видел их изначальное преимущество перед реакционными эмигрантскими течениями.

Изучая отношение евразийства к марксизму и коммунизму, автор исходил из различения евразийцами этих двух явлений. Босс согласился с оценкой евразийцами русского коммунизма как восточного варианта марксизма, что служило доказательством национального, а не интернационального характера большевизма. Евразийцы считали его недостаточно русским и "религиозным", что определяло их отношение к нему как к стадии, разрушающей европейский налет на истинной сути русской культуры, которую выявит призванное заменить большевизм евразийство. Отмечая верные, по его мнению, наблюдения евразийцев в отношении деформации марксизма на почве русской революции, Босс видел их недостаток в недооценке большевизма. "Большевизм, однако, - писал он, - не ограничился подобной скромной ролью, отведенной ему евразийцами, и в результате вызвал духовное противостояние в мировом масштабе. С этой точки зрения евразийство представляет собой учение, как теоретически, так и практически ограниченное".

Вторая глава книги Босса называется "Географическое, историческое и культурное единство Евразии". Понятие Евразия, по мнению автора, неудачно лексически и недостаточно обоснованно географически. Указывая на близость евразийского понятия "месторазвитие" и используемого немецкими исследователями понятия "культурный ландшафт", автор отмечал и существенные отличия. Если последним понятием подчеркивалась ведущая роль человеческого общества во взаимоотношениях с природой, то у евразийцев акцент сместился на среду обитания. "Возникает чувство, - писал Босс, - что человек зависит от природы наравне с растениями и животными". Такой жесткий географический детерминизм вел к геополитике и к признанию географии как основы всех других наук: "географическое единство Евразии стало образцом для исторического, культурного, языкового и политического единства". Тем самым Босс подчеркивал два важнейших недостатка выделения Евразии как месторазвития - географический детерминизм и изоляционизм.

Анализируя единую историческую традицию, определенную для России-Евразии евразийцами (особенно Вернадским), Босс рассмотрел соотношение русской истории и истории Евразии. В результате им было выявлено противоречие, которое состояло в объединении двух противоположных исторических начал: одного, коренящегося в степной области кочевых народов, и другого, - в окраинной периферии степи. Положение автора о том, что идея "осознанной миссии" "была чужда почти всем кочевым народам при провозглашении ими завоевательных и переселенческих целей", не вызывает возражений. Так же, как и вывод о том, что "произошло не столько культурное, сколько геополитическое объединение леса со степью. Влияние культуры кочевников на русскую культуру нельзя отрицать, но оно не было столь сильно, чтобы превратить восточно-славянскую оседлую культуру в культуру кочевников или в смесь обеих культур". К этому выводу примыкает и критика Боссом переоценки евразийцами роли монгольского ига в русской истории. Наконец, очень точно его указание на отличие характера процессов "переселения народов" и завоевательных походов кочевников, что не позволяет поставить в один ряд империю гуннов, Киевскую Русь и империю монголов.

Анализируя евразийскую культурологию, Босс отметил как основополагающие для нее сформулированные Трубецким понятия "языковой союз" и "культурная зона" и закон "многообразия национальных культур", которые определяли негативное отношение евразийцев к европейской культуре и делали невозможным признание ими единой человеческой культуры, пусть даже основанной на христианстве. Напротив, христианство ставило задачи, которые каждый народ должен решать согласно его особенностям.

Созданная Савицким концепция "миграции культуры" из зон с более теплым климатом в зоны более низких температур имела, по мнению Босса, гипотетический характер и не учитывала исторического изменения климатических условий. Она вела к признанию культурного миссианизма России, в чем евразийцы выступали последователями взглядов Вл. Соловьева. За этим явственно проглядывала мысль об истинности лишь православной веры, которая должна была стать основой культурного единства Евразии.

При анализе вопроса об объединении церквей немецкий историк не заметил различие позиций авторов сборника "Россия и латинство", искусственно соединив экуменические устремления Карташева и неприятие унии Трубецким и Вернадским. Детально разбирая доказательства сохранения истинной литургики в православии, он показал, что эти доказательства не имели научного основания, т. к. расхождения наметились еще в период складывания христианства, до его раскола на две ветви. Критика же негативного отношения евразийцев к "латинству", корни которого он усматривал у Н. Ф. Федорова, превратилась у Босса в защиту католицизма. Слабость обвинения евразийцами католичества в содействии утверждению субъективизма, репрезентизма и скепсиса, приведших к утрате подлинной веры европейцами, состояла, по мысли Босса, в том, что они не сумели противопоставить активной роли католической церкви в культурном развитии каких-либо достижений православия в этой сфере.

В обосновании кризиса европейской культуры евразийцами были как слабые, так и сильные стороны. К слабым относилось смещение акцентов, приведшее к недооценке в ее развитии роли христианства и эллинского наследия. "Если бы они античность, христианство и германизм понимали как основные элементы сегодняшней Европы, - писал Босс, - тогда от их внимания не ускользнуло бы то, что византийский и русско-православный Восток выступает как ответвление западноевропейской культуры". Сильной стороной было признание развития рационализма причиной ее кризисов.

Последняя глава книги посвящена рассмотрению системной теории России-Евразии, которая должна была стать основой возрождения их родины. Общая тенденция современного развития, из признания которой исходили евразийцы, состояла в интеграции государств в наднациональные единства на основе осознанного планирования. Главными функциями государства должны быть поддержание мира и справедливости. Оно должно быть надклассовым и не являться инструментом партии. Евразийское понятие "демотия" интерпретировалось Боссом как объединение принципов аристократии и демократии, т. е. политика в интересах масс, проводимая меньшинством, обеспечивающим их идейное и культурное самосознание. Указывая на "идеократический" характер евразийского государства, автор не применял (в отличие от Ижболдина) для определения его сути такого понятия как "тоталитарный", а использовал евразийское понятие "органический". Столь же осторожно объективистски (по вполне понятным причинам) он воспроизводил взгляды евразийцев на взаимоотношение их идеологии с фашизмом, который, в отличие от евразийства, не имел перспектив в век океанических и континентальных единств.

Основу юридической доктрины евразийцев Босс видел в понимании права как правового притязания, т. е. возможности к исполнению позитивных или негативных действий. Характерная черта правовых отношений состояла в объединении прав и обязанностей. Отрицая объективное право, евразийцы предлагали заменить его "установленным правом", которое будет формулироваться правящим слоем в соответствии с религиозными идеалами. В целом, Босс оценил евразийскую правовую доктрину как гибкую и способную приспосабливаться к жизненным изменениям.

В решении национальной проблемы автор отметил близость позиции евразийцев принципам советского федерализма, подчеркнув при этом, что они отрицали коммунистическую диктатуру. Обезличиванию наций в коммунистическом интернационале они противопоставляли истинный союз народов, который обеспечил бы их равноправное культурное развитие и в котором русский народ был бы первым среди равных. В этой связи евразийцы поддерживали культурный национализм и отвергали национализм политический. Как особый, Босс выделял еврейский вопрос, поднятый Карсавиным. Анализируя взгляды главного евразийского специалиста по данной проблеме Я. А. Бромберга, немецкий историк пришел к выводу, что признавая большую долю вины еврейской интеллигенции в российской революции, он видел все же возможность реализации положительного потенциала "мессианистско-эсхатологической" энергии еврейского народа именно в рамках России-Евразии. В качестве главной задачи национальной программы подчеркивалась гармонизация отношений евразийских народов.

Подробно рассмотрев идеи евразийцев о "правящем отборе" и государственном аппарате, Босс заметил, что у них "не было намерения заново создавать государство и правительство будущей России-Евразии, они хотели сохранить и укрепить существующие в советской государственной структуре те элементы, которые казались им пригодными для планируемой государственной системы". Среди них - "опосредованная демократия", при которой народ управляет не сам, а посредством депутатов. Ее деформацию олигархической диктатурой коммунистов можно устранить, заменив партию вырастающим из народа и наиболее полно осознающим народные интересы правящим отбором. Его единство обеспечивалось "эйдосом" или, иными словами, сопричастностью к высшей философско-религиозной правде. Объединению "идеократического" правящего слоя и "демотического" государства служила система управления, при которой наряду с правящей группой будет создана система представительства от всех областей, свободно выбираемого населением. Босс подробно рассмотрел ее основные элементы.

В отношении религии программа евразийцев предполагала утверждение нового христианства, русского и православного, путем индивидуального религиозного перевоспитания. Новизна нарождающейся религиозности состояла в переходе от пассивности к активной реализации опыта, накопленного в веках созерцательного бытия. Возрождение религиозности невозможно без восстановления независимости церкви. Религиозное единство России-Евразии виделось идеологам движения как совместная жизнь различных великих религий на основе равноправия. Так тезисно можно выразить реконструкцию Боссом религиозной программы евразийцев.

В сфере культурных преобразований евразийцы исходили из признания "симфонической" культуры народов России-Евразии, что позволило Боссу анализировать в единстве их понимание культуры и "симфонической личности". В итоге он выделил вслед за ними три культурные сферы: 1) государственная или политическая, в которой проявляется единство культуры; 2) духовная, как сфера духовного творчества; 3) материальная. Причем средний элемент триады был центральным, т.к. обеспечивал свободный поиск истины, возможный лишь в рамках религии и церкви. Последнее предотвращало также раскол единой культуры на культуру "низов" и культуру "верхов". В культурной политике евразийцев автор отметил их стремление к сохранению характера русской философии при симпатии к футуризму, который открывал новые возможности творчества. Однако футуризм был ограничен, залогом же будущего искусства являлось падение оков творческого индивидуализма и пробуждение забытого народного творчества.

При реконструкции социально-экономических взглядов евразийцев Босс исходил из признания ими наступления новой эпохи планового хозяйства, которое должно быть поставлено на "идеократическую" основу. Целью его провозглашалась гармонизация интересов общества, групп и индивидов, занимающихся экономической деятельностью. Госудаственно-частное хозяйство, на преимущества которого указывали евразийцы, сможет, по их мнению, преодолеть недостатки капитализма и социализма и создаст возможность для соревнования между государственным и частным секторами, которое ускорит развитие производительных сил России-Евразии. Исходя из этого, они выступали против всеохватывающей национализации в промышленности, а в сельском хозяйстве - против поголовной коллективизации, за сочетание колхозов и совхозов с индивидуальными частными хозяйствами, которые должны поддерживаться государством. Следовало также стремиться к гармоническому развитию промышленных районов с учетом их естественно-географических различий в целях рационального использования природных ресурсов. В сельском хозяйстве необходимой мерой должно было стать природное районирование различных видов производства. Континентальный характер месторазвития России-Евразии диктовал развитие в ней "системы автаркических миров как особой организационной формы мировой экономики", - выделял мысль Трубецкого Босс.

Стержнем социальной политики евразийцев являлось изменение социальных отношений на основе замены "абсолютной собственности", созданной романскими народами, на ограниченную или "функциональную собственность", характерную для германских и славянских народов. Упразднение частной собственности, по их мнению, не могло изменить сути социальных отношений, т. к. касалось лишь субъекта: место частного собственника занимало государство, представленное бюрократией. Важнее было изменить отношение субъектов к объектам собственности посредством государственного регулирования, выражающего социальные требования к собственникам. Поэтому социализации, делавшей из государства собственника, евразийцы предпочитали национализацию, означавшую лишь усиление его регулирующей функции в отношении собственности. В решении вопроса о собственности на продукты труда они также искали синтезирующее решение, которое позволило бы избежать крайностей капиталистического частного присвоения и социалистического государственного. Выход виделся им в ограничении доли прибыли, изымаемой государством, и участии рабочих в управлении производством и распределении ими дохода в качестве акционеров. В общем изменение отношений собственности, предлагаемое евразийцами, вело к государственному капитализму, делал вывод Босс.

В данной части работы Босс был менее всего критичен, отмечая, что в предвидении будущих процессов евразийцы оказались сильнее, нежели в понимании прошлого. Помимо этого, они "в своей теории о создании нового общества, - писал немецкий исследователь, - затронули темы, которые актуальны для нас на Западе. В своей попытке синтеза всех областей государственной жизни они без сомнения делали правильные наблюдения, что организация человеческого общества будет зависеть от согласования идеи личной свободы с государственным управлением".

Завершая исследование показом раскола движения, Босс счел нелишним напомнить критику евразийства одним из его основателей Флоровским, показавшим причины вырождения движения. Сам автор еще раз подчеркнул, что идеология евразийства была эклектической смесью удобных для них положений предшественников, носила мессианический и жестко детерминистский характер. Но даже предсказания марксизма не реализовались в России так, как они были сформулированы его создателями, и русский коммунизм не стал ограниченным национальным делом, как считали евразийцы, стремившиеся его преодолеть духовно. "Это "заблуждение" стало решающим для крушения евразийской идеи", - заключал свое исследование Босс.

Оценивая это исследование, нужно признать, что оно сохраняет свое значение в тех частях, где раскрываются внутренние противоречия взглядов евразийцев. Там же, где их положениям противопоставляются собственные наблюдения автора или выводы других исследователей, они отчасти устарели или могут вызвать контрдоводы современных сторонников евразийства. Кроме того, не всегда оправданным оказывается стремление Босса воспроизвести общий всем евразийцам взгляд на ту или иную проблему. Наконец, автор не учитывал динамику евразийской доктрины.

Взгляды Рязановского на возникновение евразийства уже рассматривались в отечественной историографии, поэтому в данном обзоре основное внимание будет уделено тем аспектам, которые не были затронуты в статье А. А. Троянова. Прежде всего отметим, что в своих оценках американский историк основывался не только на скрупулезном изучении работ евразийцев, но и на личных наблюдениях, поскольку был знаком с некоторыми из них, как и с некоторыми из их оппонентов. Главным впечатлением, которое Рязановский вынес из знакомства с идеями евразийцев, была их "исключительная новизна". Выделяя в качестве важнейших исторических условий возникновения евразийства первую мировую войну, Октябрьскую революцию и пробуждение колоний, он отмечал, что евразийство следует рассматривать "как одну из европейских (курсив мой - А. А.) идеологий послевоенного периода, отличающихся резким неприятием прошлого и смутными мессианскими надеждами на будущее". Поэтому наряду с подчеркиванием "конструктивного" отношения евразийцев к революции Рязановский видел в их концепции реакцию на обострение колониального вопроса, которую "можно рассматривать как решительную защиту единой и неделимой России в век крушения всех империй".

Говоря о связи новой идеологии с предшествующей философской традицией, историк больше акцентировал внимание на различиях, нежели на сходстве. Отсюда важным становилось понять механизм выработки нового самоопределения, которое порывало с привычным с петровских времен европейским самосознанием российской интеллигенции. Почву для поворота к Востоку подготовил рост научных исследований в соответствующих областях (сравнительное языкознание, археология, история искусств и собственно история в лице В. О. Ключевского, обратившего внимание на роль финского вклада в формирование великорусского племени). Однако ферментом, вызвавшим возникновение нового самосознания, стало литературное творчество ряда писателей и поэтов (В. Хлебникова, А. Белого, А. Блока, Р. Иванова-Разумника), художественное воображение которых "увлеклось этими "азиатами", "монголами", "скифами" вплоть до отождествления с ними". Такое отождествление позволяло переместить опасность "желтой угрозы" (как определил ее Вл. Соловьев), направляя монголов скорее против Запада, нежели против России, и идентифицируя себя с "азиатами", а не с их потенциальными жертвами. Тенденция, зародившаяся в художественном сознании, была утверждена и всесторонне разработана в идеологии евразийства.

В статье "Возникновение евразийства" намечены перспективные, с точки зрения Рязановского, направления понимания и объяснения субъективных причин возникновения идеологии. К ним он относил национальную и социальную принадлежность евразийцев, а главное - их положение изгнанников, оказавшихся на чужбине сформировавшимися личностями, полными сил, энергии, знаний, которые они хотели, но не могли применить на родине. В этом Рязановский видит их поражение и причину того, что они "принадлежали одному поколению и не имели ни реальных предшественников, ни последователей".

Рязановским же была определена и другая тенденция в изучении евразийства - включение его в более широкий исторический контекст, что позволяло наметить новые связи и влияния. Для Рязановского таким контекстом стало формирование национального самосознания русских, для которого важную роль играло отношение к Европе и Азии. В статье "Азия глазами русского" автор выделяет три этапа в восприятии Азии. В древнерусском сознании сформировалось восприятие азиатов как вызывающей страх враждебной стихии, угрожающей русской христианской культуре. Оно заменилось в петровскую эпоху отношением к Азии с позиции имперского превосходства, сочетавшегося с интересом к экзотическим сторонам восточной культуры. В основе его лежало представление об общности с европейскими народами, определяемой христианством, что признавалось и сторонниками самобытности России, для которых конфликт с Европой был "братским конфликтом". Наконец, евразийцы попытались представить Россию как Евразию, противопоставив ее Европе и идентифицируя русских с азиатскими народами, вошедшими в ее состав.

Близкий ракурс рассмотрения проблемы выбрал Марк Бассин в своей статье "Россия между Европой и Азией: идеологическое построение географического пространства", однако его вывод несколько отличен от вывода Рязановского об империалистическом характере взглядов евразийцев. По его мнению, евразийцы привели к логическому заключению начатые панславистами концептуальные построения, выдвинув в понятии Евразия антитезу разделению России на европейскую и азиатские части или метрополию и колониальные окраины, которое было составной частью имперской идеологии. В том же, что панславистски настроенные предшественники евразийства едва ли бы приняли идею России-Евразии, позиции двух американских историков вновь сходятся.

В ряде работ евразийство рассматривается в широком контексте развития политических взглядов в русской эмиграции. С. В. Утехин в краткой истории "Русской политической мысли" прослеживает влияние евразийской доктрины, особенно взглядов Алексеева, на становление солидаризма, ставшего стержневым положением для программы НТС. Роберт Виллиамс в книге "Культура в изгнании", посвященной русской эмиграции в Германии с 1881 по 1941 гг., отмечает близость евразийских мессианических устремлений и азиатской ориентации группе Скифы и резко критическое отношение к евразийству на страницах "Руля", а также влияние на них немецкого романтизма, Шпенглера и Кайзерлинга. Михаил Агурский, хотя и указывает на отличие евразийства от сменовеховства, проявившееся в неприятии первыми большевизма и опоре на православие, все же сближает их с национал-большевизмом и соглашается с определением евразийства советским историком Мамаем как "сменовеховства на религиозно-философской почве".

В ряде статей немецкого историка Л. Люкса евразийство помещается в общий контекст европейских идеологических течений послевоенного (после I мировой войны) периода, поскольку он считает, что антипарламентаризм и культурный пессимизм, присущий его представителям, был явлением европейским, а не российским. При этом автор явственно обнаруживает параллели между евразийством и идеологией "консервативной революции", как протестом молодого поколения против идей и целей отцов. Поэтому большое место в статьях уделено расхождениям во взглядах представителей старшего поколения эмиграции и евразийцев. Парадоксальность "восстания молодежи" заключалась в том, что в отличие от XIX века, когда дети становились, как правило, левее отцов, после событий 1917-1918 гг. происходил сдвиг вправо, но он означал для молодого поколения не реставраторство предшествующего положения, а обращение для выработки идеала к более отдаленному прошлому, что было характерно для евразийцев и их немецких vis-а-vis. "Определенный параллелизм заметен в политической структуре обеих доктрин. Оба течения носили подчеркнуто тоталитарный, "аристократический" характер: оба основывались на вере во всемогущество идей". Однако были и различия. Если евразийцы стремились к религиозному обновлению, то для представителей "консервативной революции" был характерен религиозный индифферентизм, если первые были далеки от благословения террора, то вторые эстетизировали насилие. Наконец, евразийцы в отличие от консервативных революционеров жили в эмиграции и не могли влиять на процессы, происходившие на родине. Люкс выступает против отождествления евразийства с большевизмом или фашизмом. "Политическая наивность евразийцев лучше всяких доводов говорит, что у них не было, в сущности, ничего общего с большевиками или фашистами, отлично владевшими техникой современной неограниченной власти".

Люкс называет ряд причин крушения евразийства. Прежде всего установление тоталитарного режима в Советской России показало иллюзорность надежд евразийцев усовершенствовать общество с помощью управляемого идеократического движения. Другой причиной был рост шовинистических настроений в европейских странах, в то время как евразийцы пропагандировали содружество народов. Наконец, еще одна причина заключалась в элитарности идеологии: для ее восприятия требовалось умственное напряжение, тогда как в Европе утверждалось идеологическое упрощенчество.

Другой немецкий историк, Ассен Игнатов рассматривает проблему через призму возрождения евразийского мифа в России. Материалами для изучения современного увлечения евразийством послужили прежде всего газетные публицистические выступления Н. Михалкова, И. Малашенко, Г. Померанца, С. Дунаева. Основные выводы своего исследования он суммирует следующим образом. Во-первых, евразийство психологически выполняет компенсаторную роль, ослабляя чувство собственной неполноценности, возникающее всякий раз после очередной неудачи в соревновании с Западом. Подчеркивание "полуазиатского" характера вселяет надежду на реализацию связанных с этим преимуществ. Во-вторых, евразийство, развенчивая ценности западного мира, готовит общественное мнение к примирению с исламским миром. В-третьих, евразийская идеология предлагает замену распавшейся империи, поскольку утверждает возможность создания многонационального образования, в котором Россия будет играть роль первой среди равных. Наконец, евразийство идеологически обосновывает консервативные политические устремления. Отталкивание от западной плюралистической демократии в угоду евразийской самобытности лигитимизирует выступления за авторитарные, даже диктаторские формы правления. Евразийство может выступить идеологией реставрации, дав приют ищущим новое идеологическое знамя коммунистам.

Новое направление в изучении евразийства намечается в исследованиях взглядов отдельных представителей движения, что позволяет избежать нивелировки их мировоззрения и выявить многообразный спектр подходов к проблемам, волновавшим евразийцев. Первыми работами такого рода стали статья и монография Чарльза Гальперина о Г. В. Вернадском. Если статья намечала общее решение проблемы и охватывала период до появления первых работ по истории России, вышедших в США, то книга дает развернутый анализ всего жизненного и творческого пути историка, опирающийся "на прочтение каждого слова, которое он когда-либо опубликовал", и изучение его архивных документов.

Гальперин отмечает парадокс. Взгляды Вернадского формировались под влиянием либерала отца, в среде либерально настроенных преподавателей Московского университета, а затем, в период подготовки магистерской диссертации, - либеральной петербургской университетской профессуры, а первые исследования об экспансии Московского государства в Сибирь содержали в себе положения, предвосхищающие евразийство. В статьях "О движении русских на восток", "Против солнца" и "Государевы служилые и промышленные люди в Восточной Сибири XVII в." Вернадский утверждал, что, будучи европейцами по расовой принадлежности и культуре, русские все же жили в западной Азии. Этот решающий географический факт был следствием монгольского завоевания. Иго, хотя и имело катастрофические последствия для Руси, в то же время сыграло положительную роль, определив направление экспансии и оставив в наследство некоторые политические идеи и институты. Но эти протоевразийские положения отнюдь не дополнялись у Вернадского какими-либо выражениями неприязни к западному влиянию. Напротив, в его исследовании о масонах в царствование Екатерины II и о Новикове он подчеркивал прогрессивную роль влияния европейской культуры на Россию. Это вполне сочеталось с его членством в кадетской партии и участием в земском движении.

Приход большевиков к власти означал для Вернадского утрату плодотворной и обеспеченной жизни представителя социальной и интеллектуальной элиты. Поэтому близость его взглядам положений евразийской доктрины, обосновывавшей к тому же возможность вернуться в обновленное Отечество и занять там по праву ведущее положение, определила участие Вернадского в евразийских изданиях. Однако отношение Вернадского к евразийскому движению было сложным. Он не примкнул к нему политически. В круг его общения в Праге входили не евразийцы, а участники семинара Н. П. Кандакова. Наконец, наряду с евразийскими работами, даже в пражский период, историк публикует работы, не имеющие ничего общего с евразийскими идеями. Ослабление влияния евразийства происходило в новых условиях, когда историк эмигрировал в США, хотя и здесь он продолжал оставаться его приверженцем и пропагандистом.

Таким образом, общая эволюция исторических взглядов Вернадского представляется американским историком в следующем порядке: "Кадетская политическая и историографическая традиция его семьи и воспитания была модифицирована уже до революции некоторыми новыми выводами о значении монголов и степи в русской истории. Под влиянием революции и эмиграции он воспринял пристрастные утверждения о религиозном и этническом разделении между православными и униатами, русскими и украинцами, русскими и европейцами, которые выразились в его принадлежности к евразийству. Тем не менее, он продолжал выражать кадетские представления о роли европейской культуры и политических моделей в русской истории. Переезд в Соединенные Штаты не изменил немедленно его интерпретаций, но к послевоенному (после II мировой войны) периоду американская плюралистическая, свободная предприимчивость и демократические ценности побудили Вернадского отказаться от худших предрассудков евразийства в пользу более универсальных кадетских подходов".

В целом Гальперин очень критичен в отношении к евразийству. При этом следует заметить, что основные положения евразийства он реконструирует на основе работ "Наследие Чингисхана" Трубецкого и "Географические заметки по русской истории" Савицкого, а также выводов зарубежных исследователей. Из оппонентов-соотечественников евразийцев упоминаются прежде всего Милюков и Кизеветтер. Именно разносторонняя критика евразийства принесла движению "скандальную известность". Общая оценка евразийства такова: "Евразийская теория была безнадежно метафизической, идеалистической, телеологической и детерминистской. Работы евразийцев были в высшей степени пристрастными, публицистическими, ненаучными, испорченными огромными фактическими подтасовками. Евразийская политика была антидемократической апологией империализма и колониализма. Евразийство было идеологией, которая компенсировала недостаток свидетельств теорией, потому что факты противоречили евразийским верованиям". Столь же критичен Гальперин в оценке влияния евразийства на Вернадского, скрупулезный анализ проявлений которого дан в пяти главах ("Вернадский о Евразии и внутренней Азии", "Вернадский о Киевской Руси и степи", "Вернадский о монголах и России", "Вернадский о Московии и Украине", "Вернадский об империалистическом и советском периодах истории"). "В своих наиболее евразийских работах, - заключает Гальперин, - Вернадский не осуществил профессионально приемлемого исследования".

Такие односторонние выводы автора позволили другому американскому исследователю, Анатолю Либерману справедливо назвать их "курьезными". Сам Либерман далек от негативного видения евразийства. Не случайно им в 1991 году были опубликованы переводы на английский язык важнейших "евразийских" работ Трубецкого под названием "Наследие Чингисхана". Послесловие к изданию представляет собой набросок исследования творчества одного из основоположников евразийства. Оно состоит из трех частей - "Жизнь и работа", представляющей собой биографический очерк, "Трубецкой и евразийское движение", обобщающей итоги предшествующих исследований, и "Трубецкой как евразиец", дающей общее видение проблемы автором.

При характеристике условий формирования личности Трубецкого Либерман отмечает влияние семейного окружения и, особенно, отца. "Николай Сергеевич, по-видимому, воспринял либеральные позиции, которыми отличался его отец", а работа последнего "Учение о логосе в его истории" вдохновляла сына на осмысление истории и значения христианства и его взаимоотношений с другими религиями. В этом же направлении действовало участие в религиозно-философских кружках. В области философии Либерман отмечает увлечение немецкой философией и прежде всего Гегелем, телеологическое объяснение истории которым не противоречило религиозному мировосприятию Трубецкого.

Рассмотрение поисков предмета исследования молодым Трубецким - в области философии, этнографии, фольклористики, мифологии, лингвистики - позволяет Либерману наметить круг влиявших на него в эти годы ученых (В. Ф. Миллер, С. К. Кузнецов, отчасти - В. К. Поржезинский) и обоснованно сформулировать вывод о причине выбора сравнительного языкознания, как поля научной деятельности. Обладая научным подходом к предмету, языкознание должно было стать ключом к познанию человека и вооружить научным методом другие гуманитарные науки.

Среди важнейших событий в жизни Трубецкого в дореволюционный период отмечены два - встреча с Романом Якобсоном и выступление против исследовательских принципов А. А. Шахматова, ученика и последователя Ф. Ф. Фортунатова. Оба события оказались связаны внутренне, определяя собой исток структуралистского подхода к изучению языков, вылившийся позже в фонологию.

В биографии дается не только подробное освещение научной карьеры ученого в эмиграции, но и характеризуются его политические взгляды и психологическое состояние. Правда, раскрывая непримиримое отношение Трубецкого к большевикам на основе его предисловия к публикации известной работы Г. Уэллса "Россия во мгле", автор не замечает, что приводимые цитаты выражают не только, и может быть не столько собственное видение положения в Советской России Трубецким, сколько его отношение к видению этого положения Уэллсом и шире - западным человеком. Принимая это во внимание, а также ироничное заключение Трубецким слова "мир" (имеется ввиду Версальский мир) в кавычки в предисловии к книге "Европа и человечество", можно поставить дополнительные вопросы к исследуемому материалу, которых нет в послесловии Либермана.

Развивая мысль Якобсона о том, что характеристика туранского психологического типа была сделана Трубецким на основе самоанализа, Либерман отмечает, что это был скорее идеал. Достичь его в эмиграции в условиях чуждого "романо-германского" окружения было едва ли возможно, что определяло сложное морально-психологическое состояние Трубецкого, особенно - в 30-е годы.

Характеристика Либерманом евразийства опирается на исследовательскую литературу. При этом он не согласен с отождествлением евразийства и сменовеховства, замечая: "Евразийцы не имели ни организационных связей, ни внутренней близости со сменовеховцами". Вполне логично поэтому, что он проводит резкое различие "ортодоксальных" евразийцев от парижской и брюссельской групп, выступивших с оправданием большевистской диктатуры. Наконец, сравнение в настоящее время евразийцев с фашистами, по его мнению, должно выглядеть "святотатственно". Этим Либерман справедливо подчеркивает, что при использовании исторических понятий нужно исходить из их конкретно-исторического содержания, которым они наполнялись в момент их применения. Понятие "фашизм" в работах Ф. А. Степуна, С. И. Гессена или Н. А. Бердяева не имело той негативной коннотации, которая прочно закрепилась за ним позже.

В вопросе о наследии Трубецкого-евразийца оценки Либермана намного положительнее тех, что дал Гальперин Вернадскому. Евразийство Трубецкого было теорией национализма, исходящей из признания языкового и культурного разнообразия как неизменного закона. В соответсвии с последним выдвигалась идея языковых союзов или культурных зон, распростаняемая на провозглашенную территорию Евразии, идея, которая "остается вечным монументом евразийских устремлений в этом направлении". Идея языковых союзов и культурных зон, для возникновения которых важна не только общность происхождения, но и последующее взаимодействие, определяла то, что главным понятием концепции Трубецкого становилась автаркия, объединяющая относительно независимые элементы. По сути, Трубецкой рассматривал автаркию как систему, определенным образом структурированную, что предполагало взгляд на любой феномен из стабильного центра. В случае с Евразией таким центром являлся "туранский элемент".

Соответственно предмету сформировался метод исследования. От сравнительного изучения языков, благодаря своей склонности к классификации и формализации, а также увлеченности междисциплинарными исследованиями, он пришел к системному принципу в фонологии, а затем распространил его на изучение других сфер общества. Взаимосвязанность всех значимых общественных феноменов была очевидна для Трубецкого, верившего в наличие и руководство Высшего Разума и обнаруживавшего его как в структуре, так и в росте всех вещей. Вместе с системным принципом на анализ общественных элементов распространялось их рассмотрение через оппозицию, что было проявлением релятивизма. Поэтому расхождения во взглядах евразийцев (особенно Трубецкого, отрицавшего реальность человечества) и Бердяева, указывавшего на реальность человечества и космоса для обоснования реальности всех других явлений, Либерман рассматривает как "затрагивающие саму суть современного мышления: релятивизм против номенализма".

Парадигма, выработанная Трубецким, оказалась достаточно эффективной для анализа многих явлений. Наиболее ярким примером ее реализации Либерман считает статью Трубецкого "У дверей. Реакция? Революция?" Довольно точными оказались оценки последним и ряда явлений в современной ему Советской России.

Если Либерман связывает воедино евразийство Трубецкого и его научное наследие, то авторы интересной работы о Флоровском практически не затронули вопроса о влиянии евразийства на его взгляды. Очевидно, что такое невнимание отражает их позицию. Важное место в работе отведено подтверждению Э. Блейном того факта, что Флоровский разошелся с евразийцами уже в 1923 году, а статья "Окамененное бесчувствие" не являлась защитой евразийских взглядов. М. Раев указывает на независимый от общего направления, личный характер статей Флоровского, помещенных в евразийских изданиях.

Если в 1991 году Либерман отмечал недостаток знания о евразийцах и интереса к ним в российской историографии, то за последние годы положение резко изменилось. Можно даже в известном смысле говорить о буме евразийства. Стремительно возросший интерес к идеологии евразийства обусловлен рядом факторов. Во-первых, рухнувшая идеологическая плотина открыла русло для мощного потока исследований о русской эмиграции. Ее духовное наследие возвращается на родину. Во-вторых, коллапс коммунистической идеологии, на протяжении многих десятилетий служившей основой мировосприятия советского народа, породил необходимость поиска нового основания для самоидентификации, наконец, развал Советского Союза, межнациональные конфликты, вспыхнувшие на его территории, остро поставили проблему выработки новой геополитической концепции, способной интегрировать вновь образовавшиеся независимые государства и приемлемой для них. В поисках такой концепции евразийство представляет интерес для определенных политических групп.

Проявлением возросшего интереса к евразийству является широко развернувшееся переиздание работ евразийцев, проведение конференций, посвященных евразийской тематике, публикация переводов исследований о евразийстве зарубежных авторов и, конечно же, аналитическое изучение их работ. Круг изучаемых вопросов значительно расширился. Теперь это не только идеология, но и научное наследие евразийцев - их философские, этнологические, географические, лингвистические, исторические исследования. Актуализация евразийского наследия определяет тот факт, что публикации о нем перекочевывают со страниц научных изданий на страницы публицистических, так называемых "толстых", журналов и обратно.

Многообразию аспектов изучения соответствует и многообразие подходов и оценок. С достаточной степенью условности они могут быть сгруппированы следующим образом. Во-первых, рассмотрение евразийства с либеральных позиций. Здесь следует отметить, с одной стороны, продолжение традиции либеральной критики евразийцев, заложенной эмигрантами послереволюционного периода. Среди продолжателей этой традиции можно назвать И. А. Исаева, Л. И. Новикову, И. Н. Сиземскую, О. Д. Волкогонову, Н. А. Омельченко. С другой, - стремление вписать евразицев в мировую культурологическую традицию (Ф. И. Гиренок, Л. В. Пономарева, В. М. Хачатурян).

Второй подход к евразийству направлен на утверждение евразийства как развитие русской идеи. Здесь также можно выделить два подхода. Если С. С. Хоружий, А. В. Соболев, Р. А. Урханова рассматривают русскую философскую традицию с позиций развития универсальных ценностей, то статьям В. В. Кожинова, С. Ю. Ключникова, Т. И. Очировой, Ю. К. Герасимова присущ националистический оттенок.

Наконец, третий подход представлен продолжателями евразийства, считающими его самобытным явлением, не укладывающимся ни в рамки западной либеральной традиции, ни русской национальной. Здесь следует разграничить приемство в академической и политической сфере. Причем спектр политических преемников весьма широк - от Назарбаева и журнала "Свободная мысль" до Алксниса и журнала "Элементы".

Крушение идеологического диктата коммунистов и расширение аспектов изучения проблемы привели к тому, что классовый подход к определению сущности евразийства давно ушел в прошлое и его место занимают современные исследовательские парадигмы.

Показателен в этом отношении пример историка права И. А. Иса-ева. В начале 80-х годов его подход к проблеме ничем ни отличался от подходов В. В. Комина или Л. К. Шкаренкова. Однако уже в конце 80-х - начале 90-х он использует для анализа евразийской концепции активно осваемые в это время отечественной исторической наукой понятия "авторитарное мышление" и "тоталитаризм". В его книге "Политико-правовая утопия в России: конец XIX - начало XX века" основой исследования становятся методологические принципы изучения идеологии, сформулированные К. Манхеймом, и структуралистский подход к культуре как тексту.

В специально посвященной евразийству главе автора интересуют прежде всего те способы, какими евразийцы пользовались для описания Евразии. Для определения существа той культуры, которую представляла Евразия, важным являлась, по мнению Исаева, категория "границы". Географическая очерченность задавала не только материальный предел культуры, но и, используемая для описания, определяла структуру последнего, нормируя признаки и функции описываемой культуры. Причем пространственная закрытость являлась идеальным условием для формирования утопической модели социума, которым априори определялось негативное отношение к внешним влияниям и создавалась возможность мифотворчества.

Четкость географической границы позволяла пользоваться перечислением всех элементов, включенных или исключенных из пределов евразийской культуры. Невозможность столь же четко очертить этнические границы требовала отграничения от сходного, что допускало наличие пограничных зон, где происходила диффузия с примыкающими культурными пространствами. "Такой прием предполагал инвертированность культурных векторов: подчеркивая свое отличие от контекстных элементов, культура тем самым формулировала свою специфику".

Особенности евразийского дискурса выражали как приемство, так и отталкивание евразийской концепции от славянофильской доктрины. Этот поворот утопического сознания объясняется Исаевым существенными и катастрофическими переменами в мире.

Наряду с пространственными координатами описания культуры не менее значимыми являются временные. Особенность евразийской концепции состоит в отказе от линейного описания развития культуры. Используемая ими циклическая модель предполагала, с одной стороны, использование пространственного критерия (объединение - разъединение, централизация - автономия, ориентированность в пространстве и др.) для выделения отдельных временных циклов, что предполагало видение всей перспективы культурной целостности. С другой - описание каждого из них было возможно лишь при наличии полной информации о начальной и конечной стадии.

Выделение Исаевым в качестве мифологемы православия можно воспринять как противоречие, поскольку при этом дискурс приобретает совершенно иной вид. "Религия создает культуру, культура создает этнологический тип, а последний выбирает или находит "свою" территорию и по-своему ее преобразует. Культурный мир оказывался ориентированным на заранее заданную систему ценностей, построенную по шкале от "священного" к "светскому" с определенной градуировкой". Однако это противоречие легко "снимается" через определение пространственно-временных границ как означающего, а православия как смыслового в культуре.

Другим противоречием построений евразийцев, обозначенным, но не замеченным Исаевым, является определение их идеологии как тоталитарной в сочетании с подчеркиванием характерной для их сознания идеи творческой свободной личности. Причина этого кроется в стремлении автора реконструировать общую концепцию евразийцев, без учета отличий их мнений. В данном случае он попытался свести к общему основанию взгляды таких разных мыслителей, как Карсавин и Флоровский.

Историк права, Исаев большое внимание уделяет политико-правовым идеям евразийцев. Особенностями идеократической государственности, за которую ратовали евразийцы, были демотизм и гарантийность. В первом признаке автор видит черты корпоративизма, во втором - правового государства, хотя и не в западном смысле этого слова. Это позволяет ему смягчить по сравнению с более ранними работами оценку евразийской модели государственности. "Конечно же, - пишет он, - сочетание "демотизма" и "гарантийности" еще не может повести к восстановлению демократической модели традиционного либерального типа, но все же является серьезной уступкой ей". В целом же оценка автором евразийского типа мышления как авторитарного, для которого власть является самоцелью, осталась неизменной. Также не изменилась характеристика евразийства как течения правее центра в спектре эмигрантских политических течений и партий.

Для Л. И. Новиковой и И. Н. Сиземской, опубликовавших ряд статей и посвященные евразийцам два выпуска антологий, огранка евразийской идеологии была заимствована в значительной степени из арсенала большевиков. Евразийство, в их интерпретации, было вызовом русской эмиграции. Для понимания сути движения нужно учитывать, "что евразийство - это идейное течение внутри русской эмигрантской интеллигенции, пережившей разочарования в связи с поражением демократических чаяний в революции 1905 года, эйфорию надежды, связанной с Февральской революцией, трагедию, вызванную первой мировой войной, "обвалом" большевистского переворота, крушением не только идеалов, но и самих устоев России, горечью изгнания или "добровольной" эмиграции. Поставленная в экстремальные условия эмиграции, русская интеллигенция почувствовала себя не просто изгнанной, а загнанной в тупик".

Данное положение неточно по крайней мере в двух аспектах. Во-первых, основатели евразийства не могли непосредственно пережить разочарование после революции 1905 года, когда они были десяти-пятнадцатилетними мальчиками. Во-вторых, метафора "тупика" не проясняет проблемы, поскольку порождает новые вопросы: кем интеллигенция была загнана в тупик? оправдано ли психологически построение идеологической системы загнанными в тупик людьми? Эти недостатки - результат расширительных выводов, к которым можно отнести и положение этих двух исследовательниц о том, что ""Исход к Востоку" стал еще одной ступенью развития миросозерцания русской интеллигенции после "Вех" (1909), "Из глубины" (1918), "Смены вех" (1921)". Однако данный ряд не имеет общего основания, т. к. авторы первых двух сборников не приняли евразийства, в отношении последнего сами евразийцы-авторы "Исхода" (быть может, только за исключением Савицкого) были весьма критичны.

Содержание статей Новиковой и Сиземской составляет анализ четырех основных идей евразийства, определяющих его парадигму: 1) особого пути развития России как Евразии; 2) обоснования идеалов на началах православной веры; 3) культуры как симфонической личности; 4) идеократического государства. Последняя по времени публикация дополнена рассмотрением критики евразийцев их оппонентами из либерального лагеря.

В русле либеральной критики оценивается евразийство в работах О. Д. Волкогоновой. Она определяет основные положения, составлявшие "кредо" евразийцев, следующим образом: 1) представление о России как особом мире - Евразии; 2) критическое отношение к европейской культуре и к любым стремлениям повернуть ее "лицом к западной цивилизации и культуре"; 3) отказ от европоцентризма и признание "мощной азиатской составляющей" российской самобытности; 4) создание подлинной национальной культуры на основе православия; 5) признание "факта" свершившейся революции и использование достижений советской власти; 6) выдвижение идеократической концепции государства. В реализации главной задачи - национального самопознания, сформулированной Н. С. Трубецким, евразийцы упустили из виду свойственный христианству универсализм, определивший миссионерское призвание европейской культуры. Главная причина неприятия евразийства Волкогоновой заключается в агрессивности выдвигаемых ими положений в отношении европейского влияния, в их радикальном антизападничестве. "В евразийстве, - замечает она, - отрицательный, критический пафос подчас выражен гораздо определеннее, чем его позитивное содержание. Позитивные цели - православное общество, культура и т. п. - носят в изложении евразийцев абстрактный и даже поверхностный характер". Характеризуя идеократическое государство с демотической формой правления ("государство правды"), за которое выступали евразийцы, Волкогонова сближает его с таталитарно-коммунистическим строем и фашизмом. В ее интерпретации реализация идеи Трубецкого об установлении идеократий, правящих в автаркиях, возможна только при кровопролитной перекройке карты мира. В противоположность оценкам идей Трубецкого попытку Карсавина соединить евразийство и православную точку зрения на государство она оценивает как плодотворную, но уже выходящую за рамки евразийской доктрины. Однако общая оценка евразийской концепции "государства правды" является отрицательной. И даже отмеченные Волкогоновой позитивные моменты в попытке дать целостное видение исторического прошлого Евразии в книге Г. В. Вернадского "Начертание русской истории" не меняют ее негативного отношения к евразийству. "Достаточно абстрактное понимание принципов православия и попытки (разумеется, безуспешные) сочетания их с призывами к созданию жестко стратифицированного общества, пренебрежение свободой личности, неоправданно негативное отношение ко всей западной цивилизации и культуре и - увы! - подчас примитивный национализм достаточно типичны для евразийства", - делает вывод автор. Эволюция евразийства, намеченная в работах лишь в самом общем виде, выражалась в утрате течением православной ориентации и перенесении центра тяжести на политические цели, что привело к его вырождению после 1929 г. Попытки адаптировать идеи евразийцев к современным условиям, по ее мнению, обречены на провал.

В работах Омельченко, характеризующего критику евразийства в 20-е гг., больше внимания нежели у Волкогоновой уделено позитивным моментам в их концепции. Он отмечает в качестве ценного и оригинального в евразийской историософии идею цикличности исторического процесса, множественности и уникальности развития цивилизаций, критику европоцентризма и стремление евразийцев акцентировать внимание на вопросе о взаимоотношении восточного и западного элементов в развитии российской государственности и отечественной культуры. В отличие от славянофилов, концепция которых строилась на идее единства славянских народов, евразийцы стремились осуществить этнокультурный и геополитический синтез восточного и западного начал. Однако правильное понимание евразийцами места России на стыке двух миров - Запада и Востока и значения последнего в российской истории не уберегло их от противоречий. "Противоречия начинаются там, - замечает автор, - где евразийцы от анализа национальных особенностей России переходили к выводам и оценкам современной им действительности". Противопоставление Запада и Востока, непонимание относительности этих понятий, неверное представление о том, что петровская "вестернизация" уничтожила русскую самобытность, питали антизападничество евразийцев и сближали их взгляды с советской геополитической концепцией. Понимание революции как крушения наносных западных элементов в России вело их к ошибочному представлению о связи большевизма с русской самобытностью, а их государства с властью русского народа. В целом, по мнению автора, евразийцы сделали шаг назад по сравнению с А. С. Хомяковым и Ф. М. Достоевским, так как решали проблему своеобразия судьбы России через антитезу Европы и Азии.

Подготовленное учеными Института всеобщей истории РАН издание "Евразия: исторические взгляды русских эмигрантов" включает в себя не только фрагменты из публиковавшихся ранее работ евразийцев, но и большое число рукописей из фонда Савицкого, переданного пражским архивом (фонд 5783 Центрального государственного архива России).

Общий подход к проблеме определен в статьях Л. В. Пономаревой. Важнейшими моментами "личного духовного опыта" основателей евразийства, определившими формирование их "катастрофического мироощущения", она считает следующие. Во-первых, распад России как государства в 1918-1919 гг. с последующим его воссозданием, чем обусловливалась задача осознать и обосновать исторически единство Евразии, которая должна стать преемницей СССР после крушения власти большевиков. Во-вторых, обнаружившаяся в годы Первой мировой войны, революции и гражданской войны слабость жизненных и культурных устоев, что требовало осмысления причин произошедшего и выработки нового "духовного самосознания", а не воссоздания прошлого. В-третьих, исчерпанность, по мнению евразийцев, либерального развития России за период от февраля к октябрю 1917-го, чем обусловливался поиск самобытного идеала для ее дальнейшего пути. Отметим, что последнее положение стало основой для взвешенного анализа автором критики евразийцев со стороны либерально настроенной части русских эмигрантов (Кизеветтера, Милюкова и др.).

Однако, при всем отталкивании от Запада, культурологическая концепция евразийцев (прежде всего в интерпретации Трубецкого) оказалась вписанной в современный им культурологический европеизм. "Люди европейской (российско-европейской) культуры, - замечает Пономарева, - они не могли быть и не были ее отрицателями".

По мнению В. М. Хачатурян, "выбранные ими пути изучения русской культуры можно считать весьма перспективными". В основе их подхода к предмету исследования лежала мультилинейная схема исторического процесса, разработанная в западной историографии Дж. Вико и И. Гердером, а в русской - Н. Я. Данилевским. Сравнивая взгляды Данилевского и евразийцев, Хачатурян отмечает существенные сходства. Представление о прогрессе как поступательном движении вперед заменяется ими концепцией "прогресса как реализации разнообразия возможностей, заложенных в различных культурах", а главная ценность культуры видится в ее неповторимости, своеобразии. Правда, в отличие от Данилевского евразийцы не смогли соединить мультилинейность развития с поступательностью. Их закономерность была циклической. Продолжая антиевропоцентристскую традицию русской историографии XIX века (славянофилы, Данилевский, Леонтьев), они восприняли идею пагубности чуждых духовных влияний и органического, спонтанного развития культуры.

Евразия в своем развитии противополагается не только Западу, но и Востоку. Рассмотрение России-Евразии как "локальной цивилизации" ставит евразийцев в один ряд с такими европейскими философами как О. Шпенглер и А. Тойнби.

Пономарева связывает евразийский синтез с их отношением к религии "как высшей области познания". Однако данный раздел является наиболее слабым в сборнике. Вызывает возражение помещение в него без оговорок фрагментов из работ М. В. Шахматова, очень рано отошедшего от евразийства, и А. В. Карташева, участие которого в евразийских изданиях носило скорее случайный характер. Статья последнего "Взаимоотношения Церкви и Государства (восточно-православная точка зрения)" развивала положения национально-теократической концепции "Святой Руси", которую Карташев разрабатывал с середины 20-х годов и которая не имела ничего общего с идеей Евразии.

Биографический очерк о Савицком, написанный Н. Ю. Степановым, является начальным этапом изучения творчества этого оригинального мыслителя. Интересно содержащееся в нем замечание о влиянии идей о "ноосфере" В. И. Вернадского на формирование учения Савицкого о "номогенезе".

Разработку темы исторических взглядов евразийцев продолжила М. Г. Вандалковская в монографии "Историческая наука российской эмиграции: "евразийский соблазн"". Она рассматривает евразийство как научную систему, неотъемлемой составляющей которой является история. Анализируя в первой главе книги теоретические взгляды евразийцев на личность, культуру, государство и месторазвитие, она подчеркивает их заостренность против позитивистского, марксистского и отчасти неокантианского подходов к изучению прошлого. Главным в теории исторического познания евразийства она признает отход от причинного объяснения в истории и попытку утверждения системного видения прошлого. Правда, в ходе формирования и развития теории евразийства не все ее элементы были разработаны в равной степени. В итоге на первый план выдвинулось понятие месторазвитие, разрабатываемая Савицким. Теория личности практически выпала из центра евразийского комплекса, культура же приобрела самодовлеющее значение, заслонив само понятие личности. Вторая глава работы Вандалковской представляет собой подробный анализ оценок евразийцами основных этапов российской истории: древнерусского государства, монголо-татарского ига, Московского царства, императорского периода, революции и советского периода. Причем автор подчеркнуто объективистски подходит к изучаемому материалу, что, порой, не позволяет выявить его собственное отношение к исторической концепции евразийцев. Приведя в заключение оценки евразийства их современниками, Вандалковская как бы оставляет за читателем право на собственный вывод о значимости этого направления для развития исторической науки российской эмиграции. Такое отношение подчеркивается тем, что в приложении воспроизведены некоторые работы евразийцев о революции (Карсавина и Сувчинского) и полемические статьи их оппонентов (Милюкова и Кизеветтера).

Для Гиренка "евразийцы - мастера раннего постмодернизма". Поэтому он выбрал довольно своеобразную форму прочтения их мировоззрения. Его статьи полны непрозрачных метафор, что приводит к многозначности текста. А отказ от кавычек стирает грань между мыслями евразийцев и автора. Не случайно он предлагает идти "как наследники, не туда же, но за ними".

Поворот, совершенный евразийцами в стиле мышления, был сознательным сдвигом от прямого смысла к косвенному, что означало, по сути, потерю этого смысла, понимаемого как трансцендентальное априори. Попытка его обретения вне привычных канонов рационалистического мышления обернулась, с одной стороны, децентрованным миром равных в своем различии. (В скрывающемся за этим стремлении "объединять без центра объединения" Гиренок видит исходную интуицию современного мышления.) С другой - подменой логического целого сплошной фактичностью. "Евразийская идея одной своей стороной коренится в постмодернизме всеобщего уравнения, а другой - в новоязыческих поисках тотальности".

Отказ от европоцентризма стал первым шагом к восстанию против разума и языка (логоцентризма). "Евразийцы прошли этот путь наполовину". Стиль мышления, который утверждали евразийцы в антропологии, вел к аперсонализму "симфонической личности", к подмене православия новым язычеством, церкви - бытовым исповедничеством. Описание истории в терминах трансцендентального апостериори делало неприменимым к ней ни понятие прогресса, ни понятие регресса, поскольку она уже была загнана в пат. "Понимание того, что из пата не выходят логическими однородными шагами, а выпрыгивают, и что этим прыжком создается реальность - показывает глубину евразийства", - считает Гиренок.

Евразийство замышлялось его создателями как расставание с имперским прошлым и советским настоящим России, как идеология будущего воссозданной родины. Выбор лежал между капитализмом и социализмом. Именно - между, поскольку евразийцы не принимали ни капитализма, ни социализма. Однако видение народов России как органического целого исключало из арсенала их мышления такие понятия, как автономная личность, гражданское общество, демократия. Третий путь привел в никуда. И вновь тот же выбор стоит перед Россией.

Когда в "Вопросах философии" появилась статья С. С. Хоружего о Карсавине и де Местре, а в специально посвященном евразийцам номере журнала "Начала" - о философе-мусагетовце А. К. Топоркове, было непонятно, какое отношение это имеет к евразийству. Все встало на свои места в работе о трансформации славянофильской идеи в ХХ веке (построенной в соответствии с гегелевской триадой процесса познания: тезис - антитезис - синтез), которой предшествовали две статьи об отношении Карсавина и Флоровского к евразийскому движению. В них автор помещает евразийство в диахронный типологический ряд, выражающий изменение в нашем столетии подхода к идее самобытности русского культурного развития. Отправным пунктом - тезисом - служит формировавшаяся в рамках синтезирующего русско-европейские элементы культурного феномена Серебряного века идея славянского Возрождения. Являя собой "замысел Серебряного века о себе самом", эта идея предполагала соотнесение культуры России с эллинством, как универсальным культурным истоком, к которому должны припасть на различных этапах исторического развития все народы, чтобы обрести подлинную культуру.

Идеология евразийства, выражавшая типологический и психологический разрыв с довоенным менталитетом, разрыв, который был обозначен понятием пореволюционности, стала антитезисом триады. Отталкивание от прошлого (имперской России) и от чужого (Западной Европы) приводило к релятивизму в трактовке культуры, т. е. отказу от признания того, что "культура имеет ценностное превосходство над варварством, и это превосходство выражается в присущем ей элементе культивации, возделывания, или же аскезы, в дохристианском смысле". Последнее положение с необходимостью порождало отказ от ценностных критериев в отношении к культуре различных народов. Хоружий отмечает в этом определенный плодотворный аспект, отразившийся в протесте против "нивелировки, стирания этнокультурного своеобразия", который, по сути, был предвидением современного отношения к сохранению самобытности всех сколь угодно малых культур. Однако автор не одобряет редукционистского подхода к культуре, проявившегося у евразийцев во взглядах на религию, социальную философию, историю.

Неприятие Флоровским редукции или "агрессивного эмпиризма в философии истории и культуры" стало побудительным толчком к разработке им теологии культуры или идеи неопатристического синтеза, который "должен быть понят как принцип творчества, питаемого от патристического истока через личностную и харизматическую связь в Предании Церкви". Такой взгляд утверждал на место евразийского культурного нигилизма идею культуры "в ее классическом образе - как возделывания и воспитания, творческого труда, нравственного и умственного усилия человека и общества".

Хоружим была предложена и периодизация евразийского движения, выявляющая его три этапа. "Начальный из них охватывает 1921 - 25 годы и протекает по преимуществу в Восточной Европе и Германии. На следующем этапе, приблизительно с 1926 по 1929 гг., движение имеет своим центром Париж, а своим главным теоретиком - Карсавина (который до и после этого промежутка практически не принимает участия в движении). Наконец, в период 1930 - 39 гг., после ряда тяжелых кризисов и расколов, движение идет на убыль, продолжая существовать незначительными группами в отдельных эмигрантских центрах". Наиболее плодотворным был первый период, когда каждый из евразийцев намечал и разрабатывал отдельные идеи. Хотя уже в это время наметилась тенденция к трактовке самобытности в материальных категориях, низводящих ее до этнических и материальных факторов, против которой последовательно выступал Флоровский. Однако философское обоснование евразийства, равно как и идейное обоснование его "резкого крена влево" принадлежало Карсавину, выступавшему в роли теоретика движения с 1926 года. Стержнем теоретических построений Карсавина была концепция всеединства, в которой коренились ростки идеологии тоталитаризма. С его именем Хоружий связывает начало раскола движения, отчетливо проявившегося в конце 20-х годов.

Близкую С. С. Хоружему, хотя отнюдь не тождественную, позицию занимает А. В. Соболев. Различия определяются прежде всего разными ракурсами историко-философского видения проблемы. Если Хоружий выдвигает на первый план философское, то Соболев - историческое. Это проявляется и в определении Соболевым причин проявления "полюсов евразийства", обозначенных именами Карсавина и Флоровского, и в изучении самой детальной конкретики движения, в которой каждый участник означается не только философскими идеями, но и чертами личного характера.

Выступая "как попытка творческого реагирования русского национального сознания на факт русской революции", евразийское движение, по мнению автора, таило в себе возможность поляризации и раскола уже с самого своего зарождения. Она коренилась "в двух различных ответах на вопрос о том, что спасет Россию - земля или дух, "природные" ли стихийные силы или сила покаянного подвига".

Интересна и мысль Соболева о том, что утрата в эмиграции естественной культурной ауры, в которой жила и творила дореволюционная интеллигенция и которая служила своеобразным камертоном, позволяющим определить фальшь звучания тех или иных идей, привела при попытке ее воссоздания в изгнании к засилью "партийности", деформировавшей даже плодотворные в истоке идейные поиски. Стремление Трубецкого противостоять сползанию евразийства в политиканство, его нравственный авторитет обеспечили на время внешнее единство движения, являясь в то же время источником духовного дискомфорта мыслителя.

Эта тема была продолжена О. А. Казниной, опубликовавшей интересное "письмо-исповедь" Трубецкого Савицкому с искренним самоанализом отношения к евразийству и оценками движения. Еще ранее, прослеживая кризис евразийства, исследовательница подробно показала роль в этом Д. П. Святополк-Мирского. Казнина, как и ранее Соболев, не могла обойти темы внедрения агентов ОГПУ в среду евразийцев. Причем в сжатом изложении Соболева на страницах "Нового мира" этот аспект проблемы даже выступил на первый план, производя впечатление, что именно чекисты во многом инициировали раскол движения.

Именно эта публикация стала импульсом для полемического ответа С. Ключникова в "Нашем современнике", статья которого анонсировалась коротким очерком В. Кожинова. В последнем был задан общий подход к проблеме. Евразийство должно рассматриваться как продолжение и развитие наиболее плодотворной традиции русской историософии, отмеченной именами А. С. Пушкина, Ф. И. Тютчева, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, К. Н. Леонтьева, В. В. Розанова. Славянофилы, как отталкивающиеся от опыта Европы, оказались вне этой традиции. Противоположной евразийцам была линия Н. А. Бердяева, П. Б. Струве, С. Л. Франка, Г. П. Федотова, связанная с "западничеством" и марксизмом. В своих исканиях первые проявили себя как подлинные патриоты, говорившие о трагедийности русской революции, подготовленной вторыми. Выступил Кожинов и с утверждением о необоснованности обвинений евразийцев в сотрудничестве с ОГПУ, поскольку оно, во-первых, затронуло лишь малозначительных участников движения и, во-вторых, было всепроникающим. Наконец, автор высказался против упреков в недооценке евразийцами христианства.

В соответствии с этими положениями Ключников начинает свою статью с утверждения, что "евразийское движение - это не случайный зигзаг российской историографии, якобы рожденный от искр революционного пожара и усиленный эмигрантской неприкаянностью, но закономерный итог многовекового развития русской мысли". В подтверждение автор указывает на интерес к протоевразийской тематике в дореволюционных работах Вернадского и исследованиях Трубецкого, в доэмигрантский период - Карсавина.

При рассмотрении этапов эволюции движения Ключников солидаризируется с точкой зрения Хоружего, выделяя в качестве важнейшего момента для ее понимания отношение евразийцев к революции. В их оценке строго различались революция как явление истории, большевизм как порождение революции и коммунизм как разрушительная идеология. Опираясь на анализ карсавинской феноменологии революции с ее четырьмя этапами: 1) умирания старого правящего слоя; 2) анархии; 3) создания жесткой тиранической партии, руководимой революционными идеологами; 4) затухания революции и подъема нового правящего слоя, автор подчеркивает, что последний этап рассматривался евразийцами как решающий. "В этот момент возникает главная и завершающая проблема революции - народ должен найти подлинное правительство, которое в тесной связи с правящим слоем (перелившимся к этому времени в армию) взяло бы в свои руки слабеющую власть и, возобновив связь с прошлым, возвратило бы народ на его историческую дорогу". Указание автора на то, что евразийцы ошиблись в прогнозе на пятьдесят лет, делает это и последующие положения статьи злободневными.

Рассматривая взгляды евразийцев на причины революции, Ключников подчеркивает их неприязненное отношение к некритическому увлечению интеллигенции Европой. Бездумное заимствование чуждого России опыта привело к расслоению культуры, породившему в конце-концов стихийный революционный взрыв. Это положение привело автора к выводу о том, что евразийцы вплотную подошли к мысли о мессианской роли России, показавшей своим трагическим опытом тупиковость материалистического пути, по которому медленно движется весь мир.

К общим положениям Кожинова об использовании евразийцев органами ОГПУ Ключников лишь прибавляет несколько конкретных фактов, отмечая, что "спектакли" чекистов были удачны благодаря высокому авторитету СССР в глазах левой западной интеллигенции. Причины же упадка движения лежали вовне: иллюзии о возрождении отечества в ходе реализации нэпа развеялись в связи с его насильственным свертыванием. Последнее положение заслуживает внимания. Решению вопроса об отношении к реализации первого пятилетнего плана могут помочь помещенные во французских изданиях статьи Савицкого, которые еще не анализировались исследователями.

Более подробно свои взгляды Ключников представляет в предисловии к сборнику трудов евразийцев "Русский узел евразийства". В нем он дополняет характеристику евразийства реконструкцией евразийской онтологии. В ее основании лежал иерархический персонализм Карсавина и идеи Савицкого о смысле и организации как основаниях бытия (Ключников определяет их как "пантеистический идеализм"). Особая онтология евразийцев характеризуется Ключниковым как стихийно-органическая, природная и теологическая, идеалистическая, духовная. Характеристика историософии евразийства Ключниковым опирается на ставший уже традиционным набор признаков: мультилинейность, цикличность, морфологизм, телеологичность и фатализм в восприятии исторического развития. Однако он считает, что такая харктеристика не предполагает имморализма их историософии. "Евразийство, таким образом, никогда не было нигилистической апологией чистого разрушения, но скорее представляло собой политическую идеологию футуристического тпа, видевшую свою задачу в построении будущей великой евразийской культуры", - делает вывод Ключников. Среди перспективных идей евразийства он выделяет следующие: идею русского национально-культурного своеобразия, идею бытового исповедничества в православии, идею духовного преодоления революции и идею будущего государственного строя России в форме идеократии.

Наиболее оригинальными, хотя не во всем беспорными, являются положения Ключникова о влиянии евразийцев на эмигрантскую литературу. Он подчеркивает особую роль журнала "Версты", который издавался евразийцами. Основная заслуга издателей журнала состояла в публикации всего "лучшего" не только в эмигрантской, но и в советской литературе. "Версты" намечали "третий путь", отличный как от сменовеховской капитуляции перед большевиками, так и от идей реставрации "старой" России. Ключников признает, что евразийцы не сумели создать самостоятельной художественной школы, но они оказывали "опосредованное влияние" на литературный процесс в эмиграции, выступая в качестве литературоведов и литературных критиков. Подчеркивая это, Ключников раскрывает влияние историософии евразийцев на их эстетические принципы, которые он называет "эстетической органикой". Главным понятием для евразийцев было понятие "стихии", с которым были сопряжены такие понятия как "здоровый реализм", "творческая воля", "напряженность действия", "событийность", "ритм", "творческие циклы", "народность", "правда". В своей совокупности они стали основой для изучения евразийцами композиции и стилистики русских литературных произведений допетровкого времени и литературы XVIII - XX вв. Намечая контуры евразийской эстетики, Ключников пишет о "евразийском измерении русской литературы". Он считает, что евразийцы раскрыли литературное выражение "идеи Азии" как "одной из основ самой художественной ткани отечественной словестности". "Литературное выражение идеи Азии, - обобщает Ключников, - связано и с художественным отражением взаимодействия русской и восточной стихий в реальной истории России, и с художественным воплощением русского своеобразия, несводимого в чистом виде ни к европейскому, ни к азиатскому началу, и с особыми художественными принципами проникновения во внутренний мир Азии и восточной души". Автор конкретизирует данные положения путем анализа евразийского видения "живительной основы конфликта" в литературных произведениях между "художественными типами" "оседлого" человека и "кочевника". Развивая данное положение применительно к истории, Ключников замечает "среди прочих конфликтов, разрывавших тело и душу Империи, ... конфликт между двумя типами национальной психологии - "кочевнической" (преимущественно революционной и "красной") и "оседлой" (в основном крестьянской и "белой")". По его мнению, евразийцы призывали заменить революционную логику победы одной из сторон в конфликте эволюционной логикой примирения, основанного "на гармоническом балансе между двумя тенденциями". В этом он видит силу евразийцев, которая определяет актуальность их идей для современной России.

Изучение евразийства как исследование русской идеи в ее самобытности на страницах научного издания продолжила Т. Н. Очирова. Аватор определяет произвольно расширенный круг имен, которые автор связывает с течением: Н. С. и С. С. (?) Трубецкие, Л. П. Карсавин, Н. О. Лосский, С. Л. Франк, П. Н. Савицкий, Н. Н. Алексеев, Б. П. Вышеславцев, Н. А. Бердяев, В. В. Зеньковский. Это стало следствием несистемного подхода к идеологии евразийства. Рассмотрение его отдельных элементов вне системообразующих связей и поиск схожих с ними положений у русских мыслителей приводят автора к тому, что непосредственными предшественниками (курсив мой - А. А.) евразийцев названы В. Ф. Одоевский, А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, Н. Я. Данилевский, К. Н. Леонтьев, Вл. С. Соловьев, а истоки евразийства возведены к национально-государственной концепции Н. М. Карамзина "о России как единстве западного и восточного мира, что давало ей преимущества перед другими государствами, хотя и было чревато драматическими противоречиями". Методологическая необоснованность исследования приводит к тому, что статья производит противоречивое впечатление. С одной стороны, в ней содержится ряд очень точных наблюдений, с другой - она содержит ошибочные утверждения и неточности. К первым можно отнести: анализ критики евразийской концепции, который раскрывает не только основные положения оппонентов, но и основания их критического отношения к евразийству, определение причин сочувственного отношения к евразийству в среде эмиграции, указание на увлеченность некоторых евразийцев (прежде всего Пейля и Савицкого) планами индустриализации. Среди вторых - помещение евразийства в идеологический ряд "Мы есть третий Рим" - "самодержавие, православие, народность" - "за веру, за царя и отечество"; утверждение о том, что "журнал "Русская мысль", редактируемый Петром Струве, также разделял позицию и программу евразийства", и другие, менее существенные неточности.

Как "явление национального гения" определяет евразийство Ю. К. Герасимов. В отличие от критического и неприязненного отношения к православной церкви, характерного для "профессорских" кругов интеллигенции, евразийцы стали продолжателями религиозного дела славянофилов, Гоголя, Юркевича, Достоевского и московского кружка М. А. Новоселова. Автор подчеркивает, что неприятие европейской культуры евразийцами было связано с их критикой католичества. Эта критика была не только продолжением традиции национальной мысли, но и ответом на попытку сговора большевиков с Ватиканом. Реакцией стало распространение евразийцами принципа автаркии, "ревнивого самозамыкания" на современную им Православную церковь. Высоко оценивая идею "бытового благочестия", автор не замечает, что, по сути, она была выражением пережитков язычества в русском православии.

Долгое время единственым претендентом на евразийское наследие был Л. Н. Гумилев. Скептическая оценка его знаний о евразийстве Либерманом преувеличена. Опровержением ее служит статья Гумилева о Трубецком в "Нашем наследии", написанная с хорошим знанием вопроса. Однако интерпретация взглядов Трубецкого довольно своеобразна. Гумилев выделяет в евразийской концепции те положения, которые близки его собственным, и придает им свой смысл. По его мнению, употребляемое Трубецким слово "лик" можно заменить понятием "этнос", а вместо "многонародная личность" использовать понятие "суперэтнос". Излагая взгляды Трубецкого на значение монгольского ига в русской истории, он дополняет их результатами своих изысканий. Вторым планом изложения при этом является полемика с "русофилами".

Главный вывод, к которому пришел Гумилев, заключается в признании того, что "евразийская концепция этнокультурных регионов и химерных целостностей в маргинальных (окраинных) зонах оказалась пригодной для интерпретации всемирно-исторических процессов. Там, где сталкиваются два и более суперэтноса, множатся бедствия и нарушается логика творческих процессов. Возникает подражание (мимесис) как противник оригинальности, и таким образом нарушается принцип "познай себя" или "будь самим собой". "Напротив, этносы, живущие на своих территориях-родинах, поддерживающие свою традицию - "отечество", уживаются с соседями розно, но в мире". Из этого вывода вполне логично выведен другой: "... любой территориальный вопрос может быть решен только на фундаменте евразийского единства".

Л. Н. Гумилев называл себя "последним евразийцем", но знамя борьбы за евразийство после его смерти в 1992 году было подхвачено А. С. Панариным. Евразийство актуально для него прежде всего своим стремлением сформулировать мессианскую идею, необходимую для большой державы в ХX веке. Как когда-то евразийцы выступили с антизападническими лозунгами, так Панарин направляет свою критику против атлантизма и американизма. Необходимо противостоять идеологии потребительского общества и связанной с ее утверждением в западных странах опасности экологической катастрофы. При этом он не склонен видеть выход из создавшейся в посткоммунистической России ситуации ни в националистическом изоляционизме, ни в панславизме.

Позитивной идеей современного евразийства должна стать постмодернистская аскеза, направленная на утверждение превосходства духовного совершенствования перед материальным производством и потреблением. Другой идеей идеологии неоевразийства должен стать этатизм. Утверждение духа жертвенной государственности, способной отстоять национальные интересы, должно стать, по мнению Панарина, преградой на пути декаденствующего индивидуализма, который оборачивается в России разлагающим моральным нигилизмом "новых русских".

Возрастающим интересом к евразийству отличаются проводящиеся в последнее время ежегодно конференции "Россия и Восток: проблемы взаимодействия", на которых обсуждается самый широкий спектр проблем, которые когда-то были важны для евразийцев. Подобно евразийцам 20-х - 30-х годов участники конференций анализируют взаимоотношения России и азиатских стран и народов в различных плоскостях - этнографии, языкознания, культурологии, философии, истории. Вполне логично, что на последней по времени проведения конференции в 1995 году "евразийству" было посвящено несколько докладов. В них рассматривались как уже ставшие традиционными для историографии евразийства вопросы - о категориях евразийской концепции, истоках их взглядов, значении евразийской идеологии для современности, так и новые - о евразийской военной доктрине.

Если сами по себе академические исследования евразийства могут быть только приветствуемы, то некоторые политические выводы из них вызывают тревогу. Прежде всего это сближение евразийства с идеологией консервативной революции и новыми правыми, которые воспринимаются в России как фашисты. Близость неоевразийцев с новыми правыми отметил А. Панарин, а А. Дугин на страницах журнала "Элементы" поставил евразийцев 20-х - 30-х годов в один ряд с итальянскими фашистами, испанскими фалангистами и немецкими социал-националистами. Именно это стало причиной резкой критики идеологии евразийства В. Сендеровым в статье "Евразия: прошлое или будущее, реальность или миф?", помещенной в "Гранях". Для автора евразийство с момента своего зарождения было политизировано. Все работы евразийцев были направлены на обоснование идеологии. Стержнем их концепции стало антизападничество и идущий с ним рука об руку фундаментализм (православизм). Сендеров относит евразийство к прошлому и выступает не только против мифов, сотворенных евразийцами, но и мифов, создаваемых вокруг них сегодня.

Споры о евразийстве продолжаются................................................

 

А.В.Антощенко, специально для литературного клуба "Евразийский Вектор"